Еще совсем недавно о Григории Дашевском можно было сказать – "живой классик". Преподаватель латыни и истории римской литературы, творец поэтических палимпсестов, блестящий переводчик и эссеист, литературный обозреватель и необыкновенно красивый человек скончался, не дожив два месяца до своего полувекового юбилея. После него остались четыре поэтических сборника (один из которых полностью вошел в другой, а еще один был уничтожен из-за присутствия в нем параллельных текстов на немецком языке), множество блестящих переводов с немецкого, английского, французского языков, выложенные в Интернет уникальные лекции. Но, пожалуй, самое главное наследие Дашевского – не прерывающаяся взаимосвязь образования, философии и поэзии.
Традиции классической филологии
Биография Григория Дашевского лаконична, как надписи на античных памятниках, и могла бы принадлежать позапрошлому столетию. Урожденный москвич (родился 25 февраля 1963 года, умер 17 декабря 2013 года), выпускник филфака МГУ. Он преподавал сначала латынь, затем историю римской литературы студентам-филологам своей alma mater, стажировался в Париже и Берлине, до самой кончины работал на кафедре классической филологии РГГУ. Постоянные литературные обозрения в далеко не филологическом "КоммерсантЪ" позволили причислить Дашевского к самым блестящим отечественным критикам. Его дискуссии о правах инвалидов вызывали бурные дебаты в обществе, а видеозаписи лекций и черновики перево
дов передавались в студенческой среде. Дашевский относился к редкому в России типу поэтов, тяготеющих не к богемным, а к университетским традициям, хотя сам он называл себя учеником Тимура Кибирова.
Литературоведы называют стихи Дашевского палимпсестами. Этот старинный термин буквально обозначал пергамент, с которого стерли старый текст и поверх него написали новый. Поэтические палимпсесты – это способ взаимодействия между традицией и современностью, высшее проявление авторского мастерства. Палимпсесты не являются переводами или прямыми цитатами классики, это ее развитие и продолжение, своего рода поэтическая перекличка. В поэзии Дашевского можно найти элементы попсы и интеллектуального стеба, его поэтичес
кие образы стирают границы эпох и пространств – они одновременно и из другого измерения, и из соседнего двора, обретающего суровую значимость античного амфитеатра, а чеканный минимализм латыни органично трансформируется в уличный сленг, поднимая его к вершинам духа.
Переводы Дашевским философов и писателей ХХ века говорят, в первую очередь, о теме взаимодействия личности и тоталитарного строя, которая неожиданно и парадоксально проявилась в его поэме "Генрих и Семен".
Последние годы Дашевского проходили в борьбе с изнурительной болезнью, но жаловался он только на снижение работоспособности. Наградами, полученными при жизни, были два включения в шортлист и одна премия Андрея Белого, премия Мориса Максвахе
ра и Диплом института Сороса. Главное же наследие Дашевского – неоценимый вклад в поэзию и литературоведение и не прерывающаяся традиция взаимосвязи философии, поэзии и образования.
Любовь и смерть
Григория Дашевского нельзя отнести к кумирам, чьи имена находятся на слуху. Его поэзия совсем нелегка для восприятия, но она завораживает даже читателей, воспитанных на литературе совсем иного рода. В этих стихах нет гипнотизирующих ритмов и музыкальных созвучий, потока визуальных образов и взывания к прописным и общепопонятным истинам. Вдобавок размер стихосложения необычен для русской поэзии, хотя достаточно тривиален для своих забытых классических прототипов. В основе титульного для творчества Дашевског
о стихотворения "Карантин" ("Тихий час") – поэзия Катулла, который, в свою очередь, переложил любовную лирику Сафо. Произведение Сафо описывает состояние героини, стирающее грань между любовью и смертью, у Катулла сквозь иронию слышно затухающее биение сердца, а герой Дашевского – подросток, глядящий на медсестру со смесью вожделения и страха прочесть в ее глазах мрачный приговор. Вошедшие в цитату близнецы-эмбрионы, которые могут родиться девочками, и им будет "нельзя в Китай", атмосфера фэнтези и неправильность речи в "Марсианах в Генштабе", "черемушкинская соседка", переставшая видеть то, что видела, заставляют явственно ощутить тонкую грань между бытием и небытием, жизнью и смертью, реальностью и иллюзие
й. Последнее публикация Дашевского – эссе о Роберте Фросте и перевод его культового стихотворения "Зимний лес", где с филигранной точностью воспроизводится как поэтическая форма, так и глубинное содержание, особенно "самого знаменитого повтора английской поэзии" в финале, объединяющего воедино взаимосвязь стремления к покою, чувства долга и холодной реальности бытия.
Примечательно, что последним творением Григория Дашевского, сделанным, по слухам, в реанимационной палате, был перевод эллиотовской "Пепельной среды" с просьбой научить "жаленью и безучастью", в которой остались незаконченными две последние строки с просьбой молиться о нас сейчас и в час смерти: "Pray for us now and at the hour of our death".
Григорий Дашевский был превосходным преподавателем латыни и истории римской литературы, литературным критиком, талантливым творцом эссе и поэтических палимпсестов, а также блестящим переводчиком.
Биография Дашевского
Биография поэта столь лаконична, что скорее относится к позапрошлому столетию, чем к нашему времени. Родился Григорий в 1964 году, 25 февраля, в столице России. До последних дней он так и оставался верен своей Москве. Обучался Дашевский в МГУ на классическом отделении филологического факультета.
После окончания вуза молодой выпускник начал преподавать в школе латынь, а позднее в МГУ студентам-филологам - историю римской литературы. Потом более двадцати лет проработал на кафедре классической филологии РГГУ. За время работы он несколько раз стажировался за границей, побывал в Париже и Берлине.
Творческая деятельность Дашевского
Параллельно преподавательской карьере он вел свою колонку в совсем не филологическом издательстве «КоммерсантЪ». Благодаря литературным обозрениям он заслужил звание лучшего отечественного критика. Темы его дискуссий имели широкий отклик в обществе. Чего только стоили его высказывания по поводу прав инвалидов, которые вызвали резонанс в обществе и долгое время бурно обсуждались. Он также активно издавался в журналах Citizen K, «Коммерсантъ Weekend» и «Неприкосновенный запас». Несколько раз был приглашен в качестве гостя на телевидение в передачу «Школа злословия». В университете он был живой легендой, среди студентов курсировали черновики его переводов и видеозаписи лекций.
Григорий Дашевский относился к столь редкому на сегодняшний день типу поэтов, больше предрасположенных к университетским традициям, нежели богемным изыскам. И это несмотря на то, что он всегда считал своим идейным вдохновителем Тимура Кибирова.
Традиции классической литературы
Литературные критики и литературоведы считали, что как поэт Григорий Дашевский более относится к редкому жанру палимпсеста. В буквальном переводе это слово означает «пергамент, с которого были стерты старинные надписи и поверх написаны новые». Поэтов, творивших в этом стиле, не так уж много, тем более среди отечественных авторов. В поэтических палимпсестах устоявшиеся традиции гармонично взаимодействуют с современностью. Нужно быть мастером высшего класса, чтоб писать такие стихи. По сути, это не точные переводы стихов и не отдельные собственные высказывания классика, это своего рода развитие произведения, его продолжение, так называемая «поэтическая перекличка». Творения Григория Дашевского уникальны. В них можно найти интеллектуальный стеб и элементы попсы, а поэтические образы просто стирают пространство - время. Его герои как будто из соседнего двора и в то же время из абсолютного другого измерения, а уличный сленг гармонично сменяется чеканным минимализмом латыни.
Григорий Дашевский активно занимался переводами писателей, философов ХХ века, однако более всего любил работы, посвященные тоталитарному строю и взаимодействующей с ним личности. Данная тематика неожиданным и парадоксальным образом нашла свое отражение в поэме «Генрих и Семен», изданной в 2000 году.
Достижения автора
Несмотря на уникальность произведений, за всю свою творческую карьеру он получил не так уж много наград. Всего два раза его произведения были включены в шортлист, он получил диплом института Сороса и одни из самых престижных премий - имени Андрея Белого и Мориса Максвахера. Награды могли и не найти своего героя при жизни, как часто бывает, главное, что после него осталось большое литературное наследие, а также вклад в литературоведение и поэзию, роль которого трудно переоценить. Заслуга его была в том, что он старался поддержать столь шаткую взаимосвязь между образованием, поэзией и философией.
Любовь и смерть
Дашевский не был кумиром большинства, его имя не было на слуху у многих, но несмотря на сложность восприятия, его творчество способно заворожить любого, будь то абсолютно не увлекающийся поэзией человек или же воспитанный на совершенно иной литературе. Его произведения не подчиняются общим требованиям и законам поэзии. В них не слышен музыкальный напев, нет четкой смены образов, они не проповедуют общепринятые прописные истины.
Размер стихосложений присущ больше позабытому классическому прототипу, чем канонам русской поэзии. Визитной карточкой Дашевского считают стихотворение «Карантин». Его произведение напоминает поэзию Катулла, описавшего несчастную любовь Сафо. В произведении Катулла описано состояние героини Сафо, у которой стерлась грань между любовью и смертью. А герой Дашевского, молодой человек, который с замиранием сердца смотрит на медсестру, одновременно желая ее и боясь услышать страшный приговор.
Как утверждают журналисты, находясь в реанимационной палате, Григорий Дашевский сделал свой последний перевод эллиотовской «Пепельной среды», которая взывала научить «безучастию и жалению». Примечательным является то, что последние две строчки так и остались не переведенными (Prayforusnowandatthehourofourdeath). В них говорится о просьбе помолиться о нас сейчас и в час смерти.
Наследие
Свою первую поэтическую книгу Дашевский издал еще в 1989 году под названием «Папье-маше». Позднее он написал еще 3 книги: «Перемена поз», созданная в 1997 году, «Генрих и Семен» (2000 года), а также в 2001 году - «Дума иван-чая». Как автор Григорий Дашевский оставил после себя немного произведений, он больше занимался переводами с немецкого, французского и английского языков. Любил работать не только с поэзией, но и с художественными произведениями, философскими и научными работами.
Пользовались широким спросом переводы в его исполнении Владимира Набокова, Иосифа Бродского, Олдоса Хаксли, Трумана Капоте, Роберта Пенна Уоррена и
Автору очень нравилось работать с произведениями философа и антрополога Рене Жирара. Самыми известными из них были «Насилие и священное» и «Козел отпущения». Кстати, именно за последнее произведение Дашевский получил французскую премию имени Мориса Ваксмахера в 2010 году.
Тяжелое заболевание
Осенью 2013 года попал в больницу Григорий Дашевский. Семья и коллеги долгое время скрывали истинную причину госпитализации. Было лишь известно, что он находится в очень тяжелом состоянии и ему необходимо проведение серьезной операции. Но врачи посчитали, что Дашевский Григорий, болезнь которого стала просто шоком для большинства, слишком плох и может не перенести хирургического вмешательства.
В сентябре в социальной сети Facebook на странице коллеги Татьяны Нешумовой, научного сотрудника московского музея имени Марины Цветаевой, появилось сообщение-призыв о том, что в срочном переливании крови нуждается Григорий Дашевский. Чем болел и какая группа крови необходима, не сообщалось. А говорилось лишь о том, что любой может ему помочь. Так как кровь нужна не конкретно ему для переливания, а для пополнения банка крови.
Последние годы жизни
Страдающий от изнурительной болезни, продолжающий бороться с ней на протяжении длительного времени, он никогда не искал сострадания и поддержки. Единственное, на что жаловался Дашевский, было сильное снижение работоспособности.
В московской больнице после продолжительной борьбы с тяжелым недугом в декабре 2013 года скончался Григорий Дашевский. Причина смерти поэта так и осталась тайной для большинства.
Переводчик Набокова и Бродского умер после продолжительной болезни
Утром 17 декабря поэт, переводчик и один из лучших литературных критиков России Григорий Дашевский скончался в терапии после тяжелого заболевания печени. Осенью 2013-го он попал в больницу, для операции нужна была кровь, как писали на Фейсбуке друзья и коллеги поэта. Но в конце ноября врачи признали, что операция невозможна. Поэт не дожил до своего юбилея всего двух месяцев.
Григорий Дашевский
Григорию Михайловичу Дашевскому 25 февраля исполнилось бы 50 лет. Он родился в Москве, в 1988 окончил филологический факультет МГУ. Терпеливый по натуре, Дашевский два года преподавал в школе латинский язык, позже читал курс по истории римской литературы на своем родном филфаке. Григорий Дашевский некоторое время прожил во Франции, а в середине 90-х стажировался в Берлине.
Первая книга его стихов «Папье-маше» появилась в 1989, потом вышли «Перемена поз», «Генрих и Семен», «Дума иван-чая». Дашевский переводил с английского, французского и немецкого, преподавал латынь и древнеримскую литературу. В его переводах мир увидел книги Набокова, Бродского, Хаксли и Уоррена. За перевод «Козла отпущения» французского философа Рене Жирара Григорий Дашевский получил премию Мориса Ваксмахера в 2010-м, а в 2011-м был награжден независимой премией Андрея Белого. Григорий Михайлович успел побывать и публицистом - работал обозревателем в газете «Коммерсантъ», был редактором журнала «Неприкосновенный запас». Дашевский по праву считался одним из лучших российских критиков в литературе. «Дашевский в своей критике словно пытается дать ответ на вопрос, как возможна поэзия, если само слово поэт «звучит слишком возвышенно, нелепо, архаично», и, называя себя поэтом, человек либо сообщает нам, что «у него нет места в мире», либо что он живет в исчезнувшем мире», - пишет о его манере Александр Житенев.
Дашевский переводил все - прозу, публицистику и поэзию. Одна из самых ярких его работ - перевод популярнейшего в Великобритании стихотворения Роберта Фроста «Остановившись у леса снежным вечером». Первое четверостишие в переводе звучит так:
Чей лес, мне кажется, я знаю:
В селе живет его хозяин.
Он не увидит, как на снежный
Я лес его стою взираю.
Этот шедевр Григорий Дашевский создал буквально за месяц до смерти - в октябре 2013 года.
Поэт Григорий Дашевский
Фотография: страница Дашевского в Facebook
17.12.2013, 19:48 | Отдел культуры
Поэт, переводчик, журналист и критик Григорий Дашевский скончался после тяжелой болезни на 50-м году жизни. «Газета.Ru» попросила поэтов, писателей и литературных критиков рассказать о своем современнике.
В биографии Григория Дашевского практически нет неожиданных поворотов: выпускник классического отделения филфака МГУ, читал лекции на родном факультете, потом перешел в РГГУ, где преподавал до последнего времени. Дашевский был известен как замечательный переводчик - в его переводах вышли в России произведения Трумана Капоте, Роберта Пенна Уоррена, Олдоса Хаксли, а также произведения Владимира Набокова и эссе Иосифа Бродского, написанные на английском. Сам писал стихи - в 2000 году сборник «Генрих и Семен» вошел в шорт-лист поэтической номинации премии Андрея Белого. Также работал в газете «Коммерсантъ», редактировал журнал «Неприкосновенный запас» издательства «НЛО», сотрудничал с «Коммерсантъ-Weekend» - и успевал всё.
Григорий Дашевский родился в 1964 году в Москве, учился в Московском государственном университете на филологическом факультете. В начале 1990-х годов Дашевский жил во Франции, после вернулся в Россию, где стал преподавать латинский язык в школе и древнеримскую литературу в МГУ. С 1993 по 2013 год работал на кафедре классической филологии РГГУ. Дашевский также занимался переводами, несколько лет работал литературным критиком в «Коммерсанте». Кроме того, как критик он сотрудничал с журналами «Неприкосновенный запас» и «Citizen K».
Первый поэтический сборник «Папье-маше» Дашевский выпустил в 1989 году. После он опубликовал еще три книги: в 1997 году вышла «Перемена поз», в 2000-м - «Генрих и Семен», а спустя еще год - «Дума иван-чая».
Григорий Дашевский занимался переводами философской и художественной литературы. В частности, среди его переводов есть книги французского философа Рене Жирара - «Насилие и священное» и «Козел отпущения». За перевод последней работы Дашевский в 2010 году удостоился премии Мориса Ваксмахера. Спустя год ему присудили премию Андрея Белого в номинации «Перевод».
Одним из последних стихов, который переводил Дашевский, стал перевод стихотворения «Остановившись у леса снежным вечером» Роберта Фроста. Перевод Дашевского появился в номере журнала «Коммерсантъ Weekend» от 4 ноября. Согласно рейтингу радиопередачи «Poetry Please», стих Фроста является самым популярным в Великобритании - за 35 лет, что идет передача, это произведение заказывали чаще других.
* * *
Никогда не коснусь
виденного во сне.
И опять засыпаю.
Волосам тяжек груз
рук и воздуха. Падает снег.
Я наружу гляжу из сарая.
Сквозь проем мне видна
белая и без окон стена,
и в ней есть
ниша, чья глубина
неясна зрителю сна,
потому что для зрячего света
плоскими стали предметы.
В этой нише висит вверх ногами
мальчик. Мальчика твердое тело
слито с известью белой,
будто слабое пламя –
с воздухом. Рот и глаза
оторочены черной каймой.
Рассекает мне руки обрез золотой
книги тонкостраничной, откуда им взят
образец его казни. Я знаю:
через час,
этим мальчиком став, закрывая
умирающий глаз,
ты исчезнешь. И не уклониться
от рисунка на острой странице,
если только я сам
не раскрашу его. Волосам
тяжек груз посветлевшего воздуха. Блюдце
с высохшей кожурой мандарина
потускнело. Проснуться
и увидеть: окно не светлей
смятых простынь и делится длинной
полосой населенных камней.
Бледный блеск их неровных отверстий
неподвижен под утренней твердью.
Осыпается снег с ее белого края.
И опять засыпаю.
И, по пояс в реке
теплой стоя,
наклонившись туда, где река,
в темных складках песка
тебя вижу живую
и такую же кожу плеча своего я,
просыпаясь, целую.
Декабрь 1984
* * * *
ОДИССЕЙ У КАЛИПСО (1)
Близкий голос во мгле: Одиссей.
Он кивает, молчит.
Его руки как будто слабей
темноты. Он укрыт
темнотою, текущей из глаз
чьих-то вниз, из глазниц
в узкий и поддающийся паз
там, поблизости. Лиц
не видать, незаметен пробел
между нею и им,
словно издали кто-то глядел
на стан статуи, грим
света снявшей и спящей в тоске
с тенью, с тенью своей.
И наутро, когда вдалеке –
моря шум, Одиссей
клонит голову вниз, потому
что вчера зачерпнул
утлым черепом мглы и ему
скучен пристальный гул.
Январь 1983
* * * *
ОДИССЕЙ У КАЛИПСО (2)
Он шел, влача сухою пылью
останки тонкой тени, кроме
которой только холод тыльный
остался утром от проема
ночного в пустоту, как будто
в укрытую от света смерти
плоть, застланную телом, гнутым
согласно снившимся отверстьям
уст, лона, бедрам, ребрам, шее,
ключицам, – так и тень хромая
к суставам праха льнула млея,
души лишь контур сохраняя.Август 1983
* * * *
НЕСКУЧНЫЙ САД (1)
Справа невидимая река.
Улицы гул по левую руку.
И муравей проползает по буквам
фразы: и царь, объезжая войска,
видел... Кленовая тень легла,
прорези неба легли на страницу.
Шелест послышится, и шевелится
плоский узор добра и зла,
спрятанный в книгу, если сквозь строк
поступь проникнет сандалий узких
в чередованье прозрачной и тусклой,
в шорох листвы о жесткий песок.
Лето 1986
* * * *
НЕСКУЧНЫЙ САД (2)
Пододеяльник всё светлее,
всё громче голоса ворон.
Очередной пропущен сон,
и тонкий утренний огонь
по краю белой рамы тлеет.
Сны, незамеченные ночью,
как позапрошлый год, могли
быть чем угодно. Пыли, мглы
и сна еще полны углы.
О раковину била звонче
застенная вода до света,
дыханье близкое слышней
ловило темноту, и в ней
сквозили звезды, чьих огней
во вдохах освещенных нету.
Лето 1986
* * * *
И комната поблекла
под взглядом темноты,
которая на стекла
легла ничком, но ты
по направленью тени
пойми, откуда свет,
который на колени
твои упал и пред
тобою на колени
упал, потупив взгляд,
раскаявшись в измене
тебе, родной закат
забыв, тебе доверясь
и липы осветив
как траурные перья
не видящих пути
коней, что вереницей
ступают под землей,
которым только снится
закат, а нам с тобой
сияющий из окон
все виден он, пока
им освещен твой локон
или моя рука,
но к брошенной отчизне
мы не вернемся впредь,
по направленью жизни
поняв, откуда смерть.
Март 1983
Склоненный к ограде стеклянной
не знает: останки ли зданий,
кусты, пустота ли глазам
его не видны. Из тумана
сгущаются клинья сиянья
и тянутся к фонарям.
Незримые вещи покорны
тому, кто тоскует по ним,
тумана оконною гранью
в кресте переплета храним.
Их облика скрытые корни
туда протянулись, где рано
раздавшийся стон заглушен,
к зарытому в воздух покою,
который и им все родней.
Но тает тайник и с собою
тот клад, что в нем был заключен,
уносит за ряд огней.
Найти бы, сиянию вторя,
источник и счастья и горя.
Но жизнью всегда загражден
взгляд встречный, страданье чужое -
прозрачною, прочной, своей.
Ноябрь 1984
«Остановившись у леса снежным вечером» Роберта Фроста. Перевод Г.Дашевского
Остановившись у леса снежным вечером
Чей лес, мне кажется, я знаю:
в селе живет его хозяин.
Он не увидит, как на снежный
я лес его стою взираю.
В недоуменье конь, конечно,
зачем в ночи за год темнейшей
мы стали там, где нет жилья,
у леса с озером замерзшим.
Он, бубенцом слегка звеня,
как будто бы корит меня,
да веет слабый ветерок,
пушистым снегом шелестя.
Лес сладок, темен и глубок,
но в путь пора мне - долг есть долг.
И ехать долго - сон далек,
и ехать долго - сон далек.
17 декабря в московской больнице после долгой и тяжелой болезни умер Григорий Дашевский - поэт, переводчик и литературный критик. Достигнув признания во всех этих областях словесности, он оставался человеком такой необычайной скромности, что заслуженное почитание порой казалось неуместным. Ему было всего 49 лет.
Григорий Михайлович Дашевский, как это бывает с лучшими в культуре, вышел из классической филологии: учился и немного преподавал в МГУ, а много - в РГГУ, выпускники которого стали распространителями славы о своем блестящем преподавателе. Античником Дашевский оставался и в своем оригинальном поэтическом творчестве, о чем удобно сказать чужими словами : «Большая часть стихотворений Дашевского - это „переводы“ латинских стихов, точные по смыслу, но переиначенные так, что их язык безусловно русский, а не переводной, в котором всегда есть примесь чужеродности».
В поэзии Григорий Дашевский не ассоциировался ни с каким литературным течением - возможно, потому, что написал очень мало. Тем не менее, поэтический голос Дашевского был очень узнаваемым: об этом единодушно говорят все его преданные читатели и благодарные критики. Тезис об узнаваемости может показаться парадоксальным применительно к поэту, в основании манеры которого лежит умение освоить чужой стиль и тонко его спародировать. Тем не менее, это в русской поэзии случай не уникальный: одним из учителей Дашевского можно назвать Тимура Кибирова (последний посвятил младшему поэту стихотворение , антитетически срифмовав «Дашевский Гриша» с «от симулякра слышу»). Только задушевная кибировская интонация, которая укутывает в фирменное тепло любую одолженную строчку, у Дашевского превратилась в интимность совсем иного рода - интимность предельного состояния, в котором человек один на один сам с собой. Осваивая эти экстремальные душевные проявления, знакомые всем, но особенные для каждого, Дашевский делал лирическими персонажами своих стихов черемушкинского маньяка, подростка, наблюдающего за медсестрой, или любовника, на пике интимного исступления глядящего на себя с пугающей отстраненностью.
Посткибировская центонная поэзия была нужна Дашевскому не для того, чтобы на фундаменте культурной близости с современником выстроить и общую эмоцию. Как говорил сам поэт, разбирая стихи Марии Степановой, автора из близкого поэтического поколения, «цитаты не служат паролем какому-то кругу, а <...> потому они требуют лишь самой мимолетной и слабой реакции - „а, что-то знакомое“». По словам Дашевского, в современной литературе «цепляние за узнаваемые цитаты, размеры, образы в популярных стихах происходит во многом от страха реальности, от страха оказаться среди чужих, от страха признать, что уже оказался среди чужих. Нет уже никаких цитат: никто не читал того же, что ты; а если и читал, то это вас не сближает». Смысл стилистических заимствований (в частности, античных) у Дашевского оказывается в том, чтобы оттенить ими тот самый предельный опыт. В центре его внимания не общее прочитанное - уютное и безопасное, а крайне личное прочувствованное - тайное, запретное, а потому небезопасное. Самые сокровенные фрагменты опыта, переданные цитатным языком, становились внешне безличными (поэт сам говорил, что романтическая - эгоцентрическая - поэзия после Бродского кончилась), а потому общими, словно коллективное бессознательное. Читая стихи Дашевского, с ужасом и трепетом самопознания чувствуешь: черемушкинский маньяк - это немного и ты.
Парадоксально, как, при такой лирической напряженности, которую будет готов разделить не каждый, и одновременно герметичной изысканности, рассчитанной на тонких знатоков, поэзия Дашевского была широко любима. Преодолев цитату, она сама вошла в цитатный фон, и любой настоящий читатель современной поэзии знал близнецов внутри у фрау , которые рассуждают: Вдруг Китай за стенками брюшины? / Вдруг мы девочки? А им нельзя в Китай . Или эти сапфические строфы:
Тот храбрей Сильвестра Сталлоне или
его фотокарточки над подушкой,
кто в глаза медсестрам серые смотрит
без просьб и страха,
а мы ищем в этих зрачках диагноз
и не верим, что под крахмальной робой
ничего почти что, что там от силы
лифчик с трусами.
Тихий час, о мальчики, вас измучил,
в тихий час грызете пододеяльник,
в тихий час мы тщательней проверяем
в окнах решетки.
В отличие от поэзии, Дашевский был плодовит в переводах и публицистике, ставших не только отдельными областями применения его таланта, но и хлебом поэта (за что нельзя не сказать спасибо ИД «Коммерсантъ»). Как автор периодической печати Дашевский был чрезвычайно ответственен: у него не найдешь заметки и рецензии без самостоятельной и ясной мысли - благодаря чему Дашевский легко стал лучшим современным русским литературным критиком. То же касалось и переводов, которые он, казалось, выбирал совсем не по поэтической прихоти, а исходя из критерия интеллектуального равенства. Дашевский переводил эссеистику Бродского, литературные лекции Набокова, биографическое сочинение Олдоса Хаксли (совместно с Виктором Петровичем Голышевым), рассказы Трумана Капоте. Не только в публицистике, но и в переводах Дашевского проявилась высокая степень социальной ответственности, свойственная не каждому литератору. Дашевский переводил Ханну Арендт, выдающегося послевоенного мыслителя, знаменитую своим анализом истоков и природы тоталитаризма и фашизма. А чужие плохие переводы Арендт Дашевский критиковал именно за интеллектуальную небрежность, которая одна была способна изменить смысл острого текста на противоположный.
Любимым автором переводчика Григория Дашевского был французский философ и антрополог Рене Жирар (еще живой, ему 89 лет). Одновременно академик и бунтарь, Жирар сумел стать костью в горле даже своему бунтарскому поколению: идеи структурализма он развил до критики структуралистов, а левую идеологию повернул в консервативную сторону так внезапно, что шокировал французских левых. Дашевский перевел две главные книги Жирара: «Насилие и священное» и «Козел отпущения»; в обеих развивается магистральная идея философа о том, что традиция жертвоприношения - коллективного насилия над одиночкой - лежит в основании всей человеческой культуры. Жирар показывает, что те же механизмы, которые запускали гонения на евреев в нашу эру, лежали и в основе архаических мифов: когда в коллективе что-то неспокойно, нужно найти крайнего, чтобы выместить на нем свои страхи - а затем (в случае мифа) и обожествить его, возблагодарив за спасение от бед, купленное ценой жизни.
