Дата 27 марта навсегда вошла в нашу историю под названием «Новороссийская катастрофа». Войска Красной армии в этот день в 1920 году взяли Новороссийск, разгромив Вооруженные силы юга России. Бойцы 16-й имени Киквидзе стрелковой дивизии в Новороссийске. 1920 год.
Бойцы 16-й имени Киквидзе стрелковой дивизии в Новороссийске. 1920 год.
В трагичные мартовские дни генералы Белой армии не проявили ни единства в своих действиях, ни усердия в обороне города, ни справедливости в распределении мест на судах при эвакуации в Крым. К Новороссийску отступало до 40 тысяч казаков и 10 тысяч добровольцев. Этой армии, вооруженной мощной артиллерией и бронепоездами, вполне хватило бы для долговременной защиты окруженного горами города. Не было только одного — толкового руководства. Вот что доносил командующему Донармии полковник Яцевич: «Поспешная посадка не вызывалась реальной обстановкой на фронте, которая мне, как отходившему последним, была очевидна. Никаких значительных сил не наступало. Но склока среди людей, веривших в свое призвание руководить делом «Спасения России», пошла в ущерб интересам дальнейшей борьбы. Всем, кто не смог эвакуироваться, пришлось пережить жуткие дни пленения. Одних расстреляли, других замучили в застенках ЧК, многих посадили за колючую проволоку умирать на голодном пайке, а самых «счастливых» тут же мобилизовали и отправили на Польский фронт оборонять родину, такую же единую и неделимую, но теперь не «белую», а «красную». Даже спустя десятилетия, невозможно однозначно занять чью-либо сторону в этой братоубийственной Гражданской войне. Хорошо об этом сказал новороссийский литератор Михаил Глинистов в одном из своих произведений: «Не надо делить нас на красных и белых — мы просто российский народ». Впрочем, Гражданская война и не предусматривала какое-то примирение между воюющими. Это была схватка на истребление. В городе все это началось за два года до «Новороссийской катастрофы». Страшным символом этого стала кровавая расправа над офицерами Варнавинского пехотного полка, повлиявшая на дальнейшие трагические события на Черноморском флоте. В феврале 1918 года городским Советом был устроен праздник по поводу возвращения с турецкого фронта Варнавинского пехотного полка. Это была единственная часть, вернувшаяся на родину с полной численностью своего состава. Поначалу солдаты и офицеры полка дали согласие выступить на стороне Советов против Кубанского правительства, но затем решили разъехаться по домам. В дело вмешался экипаж революционно настроенного миноносца «Керчь». Моряки арестовали офицеров полка, а затем утопили их в море рядом с пристанью. Из-за этого белогвардейцы, занявшие Новороссийск летом 1918 года, в дальнейшем беспощадно истребляли моряков. На пристани был установлен памятник погибшим варнавинцам, который простоял недолго, до прихода в марте 1920 года частей Красной армии. Новороссийск и окрестности представляли в последние мартовские дни ужасное зрелище. Вот как в своих воспоминаниях описывает увиденное начальник оперативного отдела штаба Донской армии подполковник Владимир Добрынин: «Все двинулось к Новороссийску. Ввиду невылазной грязи по лесной дороге как войска, так и обозы двигались главным образом по железнодорожному полотну, задерживая и без того слабое движение поездов. Все полотно, обочины и прилегающие лесные тропинки были буквально забиты бесконечным морем всадников, пеших людей, повозок, на которых сидели мужчины, женщины, дети, лежали больные, трупы убитых и умерших. Можно было наблюдать душераздирающие сцены, как какая-либо истомленная тяжестью походов женщина закостенелыми от холода руками держала останки близкого, дорогого ей существа, прижимаясь к застывшему трупу, как бы в ожидании от него помощи. Мало-помалу волы, лошади и верблюды выбивались из сил и гибли в липкой грязи чернозема. А люди все шли и шли дальше в надежде найти спасение от ужасов большевизма...» Впрочем, свои ужасы были как с одной, так и с другой стороны. «Новороссийск, — писал исследователь белого движения Николай Львов, — это каменная яма, где бесславно погибло все прошлое, все два с половиной года героических усилий, это провал всего того, что было сделано, за что принесено столько жертв, вынесено столько нечеловеческих страданий». Остатки Добровольческого корпуса, подчинявшиеся генералу Александру Кутепову, завладели в порту большинством находившихся там судов. Добровольцы держали в порту настоящую линию обороны, сдерживая стихию из человеческих тел. Город агонизировал. Из-за людей, заполнивших его улицы, он стал непроезжим. Немало граждан, даже имеющих право на посадку, не смогли пробиться к судам. Обстановка в городе, несмотря на наличие в них огромного числа воинских частей, вышла из-под контроля. Эвакуация осуществлялась в обстановке паники, во время которой, по разным оценкам, погибло несколько сотен человек. Этот эпизод запечатлен на известной картине «Бегство буржуазии из Новороссийска. 1920 г.» Ивана Владимирова, впоследствии народного художника РСФСР. В порту в то время находились суда целого ряда государств. Помимо России, в эвакуации принимали участие Великобритания, Франция, Италия, Греция и США. Многие из оставшихся в Новороссийске офицеров Вооруженных сил на юге России решили покончить с собой, предпочтя гибель плену. Историк Сергей Волков в книге «Трагедия русского офицерства» пишет об этом: «Момент пленения нас большевиками не поддается описанию, некоторые тут же предпочитали покончить счеты с жизнью, мне запомнился капитан Дроздовского полка, стоявший недалеко от меня с женой и двумя детьми, трех и пяти лет. Перекрестив и поцеловав их, он каждому из них стреляет в ухо, крестит жену, в слезах прощается с ней; и вот; застреленная, падает она, а последняя пуля в себя...». Так уходила старая Россия. Скоро в городе появится памятник, посвященный этому событию.
Крах «белого» движения на Юге и эвакуация Новороссийска. ч.63
(Продолжение. Предыдущая глава:)
Важно отметить, что почти до самого конца 1919 года многие «белые» на Юге России все еще верили в свою скорую победу и, в надежде на грядущие бырыши, мародерствовали, активно занимались торговлей недвижимостью, спекуляцией и даже скупкой земель!
Вот что вспоминает об этом поручик С. Мамонтов:
«Один из поездов сошел с рельс и закупорил пути.
- Там, за рекой, полно составов, и в них все, все брошено.
Я отправился к полковнику Шапиловскому.
- Ну что же. Возьмите две повозки и несколько солдат и поезжайте посмотреть, может быть, найдете что-нибудь полезное для батареи.
Прапорщики Астафьев и Форберг ко мне присоединились. Уже по дороге мы встретили несколько казаков.
Один держал под мышкой большой сверток неразрезанных “керенок” - листы в 800 и 1600 рублей - и раздавал эти листы встречным. Я от листа отказался, а Астафьев, Форберг и солдаты схватились за них.
Все наши ожидания были превзойдены. Составы стояли один к одному и до бесконечности. Все наполненные разными товарами. Я даже растерялся. Что брать?
Уже казаки и частные лица шныряли между вагонами.
Погрузили сперва в повозки белье. Но дальше был вагон с артиллерийской упряжью. Часть белья сбросили и погрузили упряжь. Вдруг обнаружили новые артиллерийские хомуты. Почесали за ухом, выкинули остальное белье и погрузили хомуты. Места в повозках больше не было. Но вдруг обнаружили седла, да еще новые. Совещание. Седла нужно взять в любом случае. Выкидываем часть упряжи и грузим седла. Казалось, лучшего не найдешь, можно возвращаться…
Повозки с солдатами остались, а мы с Астафьевым пошли вдоль вагонов. В одном стоят какие-то ящики. Я отодрал доску и ахнул. В ящиках были синие суконные халаты-дохи и такие же черные. А каждый кавалерист мечтал о синих штанах, но достать синего сукна было невозможно. Я быстро прикрыл оторванную доску, чтобы бродившие казаки не увидели, и шепнул Астафьеву:
- Беги скорей приведи повозки, а главное - людей.
Он побежал.
Но казаки, привлеченные каким-то грабительским нюхом, нагрянули в вагон. Мне пришлось лечь на ящики, чтобы предохранить их от расхищения. К счастью, появились наши солдаты, и мы буквально вырвали несколько ящиков. С болью в сердце выкинули несколько седел и погрузили ящики.
Стало уже смеркаться, и мы порядком устали. Поехали домой. Несмотря на темноту, собрали всю батарею и справедливо распределили добычу между всеми офицерами и солдатами, с обязательным условием тут же в Купянске сшить себе всем синие штаны, а не отправлять добычу на Кубань, как принято у казаков…
В составах Астафьев нашел много денег, а Форберг сумочку с бриллиантами. Вопреки обычаю, они не поделились, а затаили. Но Астафьев все проиграл в карты, а Форберг накупил участков в Сочи, а потом застрелился.
На следующий день со многими повозками и солдатами поехали подобрать то, что выбросили, и отыскать чего-нибудь еще. Но это оказалось наивностью с нашей стороны. Толпы грабителей шныряли повсюду, и в составах осталось только самое неинтересное, то, что никто не брал».
Думаю, что сумочку с бриллиантами «найти» в брошенном составе, конечно, было вряд ли возможно, а вот под шумок «повзаимствовать» ее у кого-то из местных беженцев, или пассажиров – запросто.
Но, в любом случае, сам факт того, что оборотистый прапорщик Форберг, «нашедший» бриллианты, накупил на них, да еще осенью 1919 года, земельных участков в Сочи, говорит о многом.
Потом он, видимо, понял, каким оказался дураком и застрелился.
Намного умнее и дальновиднее поступил генерал Н.Н. Юденич.
31 мая 1917 года генерал Н.Н. Юденич был уволен со своего поста главнокомандующего Кавказским фронтом военным и морским министром «демократической» России А.Ф. Керенским.
О том, что было дальше рассказывает один из его биографов:
«Вместе с женой Николай Николаевич переехал из Тифлиса в Петроград, где поселился на Каменноостровском проспекте, во временно пустующей квартире своего хорошего знакомого вице-адмирала А.А. Хоменко.
Когда генерал пришел в банк, чтобы снять со своего счета небольшую сумму, управляющий узнал эрзерумского героя и посоветовал ему забрать все средства наличными, а также срочно продать дом в Тифлисе и земли в Кисловодске. Генерал последовал неожиданному совету постороннего человека и вскоре убедился в его правоте: на вырученные средства семья Юденичей жила потом еще несколько лет».
(Вячеслав Бондаренко. «Герои Первой мировой». Москва, Молодая гвардия. 2013г.)
(Впрочем, о коммерческих талантах Н.Н. Юденича мы еще поговорим, а пока вернемся к основной теме этой главы).
О том, что осенью 1919 года творилось в Новороссийске, рассказывал в своей книге «Побежденные» Г.Я. Виллиам:
«Главная улица в Новороссийске - Серебряковская. Приблизительно посредине этой лучшей, но тем не менее достаточно нескладной и неприглядной улицы находилась бойкая кофейня, называвшаяся «кафе Махно». Здесь помещалась штаб-квартира спекулянтов, так называемой «черной орды».
Орда была действительно черная: по духу и по колориту.... Стильные брюнеты: константинопольские греки, налетевшие на охваченный гражданской войной юг, как воронье на падаль, евреи - преобладали; хотя, конечно, не было недостатка и в представителях славянской расы...»
Отметим, что, по свидетельству Г.Я. Виллиама среди спекулянтов «белого» Новороссийска «преобладали евреи».
Честно говоря, меня это изрядно удивило. Я предполагал, что, учитывая высокий уровень антисемитизма в среде белого офицерства и активное использование антиеврейской пропаганды деникинским «ОСВАГОМ», роль еврейских коммерсантов в «белом» тылу не так бросалась в глаза.
Однако не доверять этому свидетельству Г.Я Виллиама (который отнюдь не был антисемитом) оснований нет.
Продолжим его рассказ:
«В «кафе Махно» устанавливались цены на валюту, на товары, ценности, и оно до такой степени заменяло биржу, что с ним считались банки; а в местных газетах, в справочном отделе, котировки печатались под общим заголовком «кафе»(!!!).
Так же, как в былые времена, печаталось: «фондовая биржа».
В обширной, грязноватой зале, с большой печью посредине, с чахлыми пальмами в качестве единственной декорации, стояло множество убогих столиков, неприкрытых, заваленных крошками, залитых кофе. Освещалась кофейня плохо. Электричество часто не горело, и тогда, при свете стеариновых огарков, воткнутых в бутылки, она получала зловещий вид пещеры с пирующими разбойниками. Алчные, беспокойные, сверкающие взгляды, резкие телодвижения южан, лохмотья и шикарные костюмы, - все это еще больше увеличивало иллюзию. В воздухе всегда колыхалась синяя пелена табачного дыма и кухонного чада, и всегда, особенно в ненастье, была такая толпа и давка, около столов стояли такие очереди, дожидавшиеся, когда будет проглочен последний кусок, что бывать у Махно без дела бывало неприятно.
Столики обслуживались шикарными кельнершами, нередко блиставшими драгоценностями, доставшимися им бог знает откуда и какой ценой. Работая у «Махно» без жалованья, кажется, платя даже за обед и чай, барышни эти зарабатывали баснословные деньги.
Герои тыла, с утра до ночи воевавшие за столиками, - и, к слову сказать, наносившие добровольцам гораздо больший урон, чем большевики, - были щедры. Город сидел на диете; у многих простой хлеб и кусочек сала считались роскошью; с апломбом заказывая себе стоящую бешеных денег порцию сосисок с капустой, орда «держала фасон» и, желая блеснуть широтою натуры, выбрасывала «барышням» «на чай» крупные донские кредитки. Могильные гиены, стервятники разных величин чувствовали себя здесь, у «Махно», баловнями счастья и демонстрировали это без стеснения.
«Юрко и Паника» - нарицательное имя спекулянтов - определяли курс русской и иностранной валюты, скупали золото и драгоценности, скупали гуртом весь сахар, весь наличный хлеб, мануфактуру, купчие на дома и имения, акции железных дорог и акционерных компаний. Тут можно было приобрести разрешение на ввоз и вывоз, плацкарту до Ростова, билет на каюту на пароходе, отдельный вагон и целый поезд, специально, предназначенный для военного груза на фронт. Здесь торговали медикаментами и партиями снаряжения, в бесплодном ожидании которого добровольцы вымерзали под Орлом и Харьковом целыми дивизиями.
В теплую, погожую погоду «черная орда» высыпала из кафе на Серебряковскую. Почти напротив, в большом мрачном четырехэтажном здании, находилось комендантское управление. На тротуаре против управления, днем, собиралась другая толпа: загорелые, дурно одетые, до зубов вооруженные-офицеры, приезжавшие по делам и на побывку с фронта. Эти обездоленные, истощенные походной и боевой жизнью; измученные тоской по голодным женам и детям люди с нескрываемой острой ненавистью поглядывали на другую сторону улицы, где, словно угорелые, метались хищные, сытые фигуры. Слышалось иногда брошенное вскользь замечание:
- Эх, поставить бы с обеих сторон Серебряковской по батарее, да картечью!..
Или:
- В шашки бы их, мародеров!..
Из этого, само собой, не надо делать вывода, что среди «черной орды» не было людей с офицерскими и генеральскими погонами, с металлическими венками на Георгиевской ленте за знаменитый «ледяной» поход; людей с золотым оружием и на костылях.
Спекулировали в Новороссийске все: телефонные барышни и инженеры, дамы-благотворительницы и портовые рабочие, гимназисты и полицейские, священники и «торгующие телом». Спекулировали старики и дети, инвалиды на костылях и семипудовые толстосумы; Последний нищий и первый богач.
Спекулировали даже и представители высшей гражданской и военной администрации. Однажды к нам в редакцию зашел секретарь одного высшего добровольческого сановника, почтенный генерал с Владимиром на шее.
- У меня пикантнейшая новость, - сказал он, присаживаясь к столу. - Только, пожалуйста,- не для печати!.. Сегодня, по поручению генерала, составил проект приказа о выселении из пределов города всех лиц, не состоящих на государственной или на общественной службе, приехавших после такого-то числа. Его высокопревосходительство внес в проект существенную поправку, - прямо, можно сказать, создал новый объект для спекуляции!..
Генерал вздохнул и безнадежно поник красивой седеющей головой
- Мой проект имел в виду Исключительно спекулянтов: ведь дышать от них нечем! И что же вы думаете? Генерал разрешил жительство прислугам лиц, состоящих на службе. Посудите сами, какая теперь пойдет купля-продажа всяких поварских, лакейских и прочих должностей?! И без этого вакханалия полнейшая.
Генерал был прав: все, что ни делалось против спекуляции, роковым образом обращалось в ее пользу. Я не знаю, спекулировали ли местами на кладбище; но билетами в номерные бани спекулировали, и весьма прибыльно.
Днем по городу бродили толпы иностранных матросов и солдат. Они выменивали фунты и франки, скупая текинские и персидские ковры, расстилаемые армянами в продажу прямо на мостовой. Они продавали башмаки, белье, консервированное молоко и фуфайки, ткани и галеты, с жадностью скупая золотые вещицы с рук и в магазинах. Офицеры, получавшие хлеб от интендатства, посылали в очередь около булочных своих денщиков, сами, с револьверами в руках, требовали, чтобы им продавали хлеб без очереди, захватывали его весь, гуртом, и продавали его через тех же торговцев втридорога
Спекулировали ордерами на реквизицию домов и квартир, спекулировали комнатами. Мальчишки-газетчики, среди которых было немало детей интеллигентных родителей, зарабатывали на спекуляции газетами сотни рублей в день, и деньги эти тут же пропивали и проигрывали в карты и орлянку».
Вот такой «пир во время чумы» происходил в тылах белой армии на Юге России, буквально накануне ее краха.
А крах этот был не за горами.
Началась серия «эвакуаций» крупных городов, традиционно сопровождавшаяся паникой, мародерством и бестолковщиной. «Царили взаимное озлобление, вражда, предательство».
Вот что Г.Я. Виллиам вспоминал об этом:
«Эвакуация Таганрога захватила меня в Екатеринодаре. Паника и бестолочь начинались и там. Квартирьеры правительственных учреждений захватили главную улицу города, Красную. Выбрасывали целые магазины.
В это самое время начальник гарнизона издал приказ, воспрещающий реквизиции. Да и сами учреждения не знали, куда они едут, где останутся. Уже начинало действовать двоевластие после вынужденного примирения с Кубанским правительством. Да, собственно, говоря, не двоевластие, а безвластие, военный террор и бюрократическая анархия. Обыватели замерли в страхе, горя ненавистью к добровольцам. Те видели это и, с отчаянием сжимая в руках оружие, трепетали.
Царили взаимное озлобление, вражда, предательство. Сказывались результаты произвола и хищничества. Железнодорожные власти продавали поезда правительственным учреждениям.
Машинисты везли только за деньги и спирт, или с приставленными к их вискам, револьверами. Нескончаемые вереницы пешеходов и экипажей, автомобилей и всадников тянулись по невылазной грязи дорог - к «Большой воде», к Новороссийску.
На ст. Екатеринодар я встретил дежурного генерала ставки Деникина. Он только что вышел из вагона, в котором приехал штаб, - с дамами, с детьми, с собачонками.
Я спросил, куда он едет. Дежурный генерал ответил:
- Я сам не знаю
Для меня стало ясно, что все кончено».
Ну, раз уж сам дежурный генерал ставки Деникина толком не знал, куда он направляется, что уж там говорить о других, менее информированных военачальниках, или обычных обывателях.
Кстати, сейчас почему-то считается, что Деникин был неким «добрым дедушкой» и в его армиях в годв Гражданской была чуть ли не демократия, а в тылах царило законопочитание и порядок.
(В этом его нередко противопоставляют «диктатору» Колчаку, который вообще «не чикался» с «красной сволочью» и теми, кто недостаточно поддерживал его «белое» воинство).
А вот что об этом вспоминал Г.Я. Виллиам:
«Когда я вернулся, в Новороссийске свирепствовал генерал Корвин-Круковский, наделенный неограниченными полномочиями генералом Деникиным, беспросыпно пьяный, сквернословящий, он был страшен. Отходившие к Новороссийску части задерживались перепуганным офицерством около станицы Крымской и жили грабежами. Слава богу, что у Корвин-Круковского был трезвый адъютант, гуманный и умный человек, и что не проспавшегося диктатора скоро догадались убрать.
Что-то невообразимое творилось у «Большой, воды». Улицы Новороссийска были переполнены офицерами с винтовками, револьверами, с ручными гранатами, Растерянность и испуг их, однако, были таковы, что не будь в городе горсти английских войск и английского броненосца за молом, какой-нибудь десяток головорезов "захватил бы власть без сопротивления. И это несмотря на то, что по ночам ходили по улицам караульные офицерские роты с песнями...
Никто не знал, где находился фронт. Слухи ходили самые невероятные.
Ждали высадки 50000 сербских войск и жаловались на французов, которые их будто бы не пускают. Ждали, что город возьмут зеленые. Офицеры решили в случае катастрофы силой оружия захватить пароходы, стоявшие в порту, и перебить всех штатских, которые захотят спасаться с ними вместе. На улицу было опасно выходить; был издан приказ о мобилизации для рытья окопов всех мужчин до 54 лет, и полиция использовала его по-своему. Людей хватали и заставляли откупаться. Нашего сотрудника начальник стражи, - тот самый, который захватил в самой канцелярии военного губернатора, и его спас только правитель канцелярии, - схватил за руку и втащил к себе в кабинет, где тот и отсиделся».
Меня заинтересовала фигура вышеупомянутого «беспросыпно пьяного» генерала Корвина-Круковского.
Казалось бы, отчего это такому вечно пьяному и матерящемуся «полководцу» добрый дедушка Деникин дал ключевой пост военного команданта Новороссийска?! Может быть по-ошибке, просто не знал Антон Иванович «моральных и деловых качеств» этого полководца?!
Как выясняется, знал, причем отлично. Правда в своих многотомных мемуарах он не слишком –то педалировал их знакомство.
Как выясняется, Алексей Владимирович Корвин-Круковский (1872-1943) поручил звание полковника еще в феврале 1915 года. С 1915 года он командовал 6-м Финляндским полком. В июле 1917 года он «прославился» как командир карательного отряда, подавившего выступления солдат в Царицыне против их отправки на фронт.
В Добровольческой армии Корвин-Круковский с декабря (!) 1917.
С этого момента и по ноябрь 1918 года он занимает важнейшую должность коменданта штаба Добровольческой армии.
Интересно, что звание генерал-майора ему было присвоено в январе (!!!) 1918 года. (Интересно бы узнать, кем? Скорее всего, Колниловым, или Алексеевым лично. Другой законной власти во главе нарождавшегося «белого» движения в то время попросу не существовало).
Так что А.И. Деникин, конечно же, прекрасно знал генерал-майора А.В. Корвин-Круковского с самого зарождения «белого» движения и ценил его «таланты».
В начале 1919 года Корвин-Круковский бесславно командовал Крымской пехотной дивизией, на этом посту он умудрился даже объявить мобилизацию в Крыму, которая, затем, была отменена Крымским краевым правительством.
Потом (с мая по декабрь 1919 года) генерал Корвин-Круковский находился «в резерве чинов».
Из этого тихого болота его и выдвинули на должность военного коменданта Новороссийска, которую он занимал с декабря 1919-го по апрель 1920 года.
(После завершения эвакуации Новороссийска он - дежурный генерал в штабе Русской армии Врангеля, (с апреля по ноябрь 1920 г.), затем в эмиграции, жил в Белграде).
Прямо скажем, неважно было с «кадрами» в деникинской армии, если таких вот «вечно пьяных» полководцев назначали на ключевые должности.
Ничего удивительного в том, что эвакуация Новороссийска стала, под руководствоим таких руководителей, одной из самых позорных катастроф деникинской армии - нет.
Давайте посмотрим, как эти события описывал их непосредственный участник, поручик С. Мамонтов:
«Новороссийск...
При одном имени содрогаюсь. Громадная бухта, цементный завод, горы без всякой растительности и сильный ветер норд-ост. Все серо - цвета цемента.
В этом порту Черного моря закончилось наше отступление от Орла через весь юг Европейской России. Уже давно было известно, что наши войска могут эвакуироваться только из этого порта на Кавказе, чтобы переехать в Крым, который еще держался. Остальная Россия была для нас потеряна.
Это знали... и все же необъятные ангары были набиты невывезенным добром. Ничего для эвакуации не было приготовлено.
Дюжина пароходов, уже до отказа набитых частным имуществом, тыловыми учреждениями и беженцами. Лазареты же переполнены ранеными и больными, без всякой надежды на выезд.
Измена? Нет, не думаю. Генерал Деникин был хорошим генералом, но, видимо, из рук вон плохим организатором. С эвакуацией он не справился. На бумажных рапортах, вероятно, все обстояло прекрасно.
Обессиленная, усталая и морально подорванная армия дотащилась с таким трудом до Новороссийска, чтобы увидеть переполненные пароходы и забитые народом пристани. Сколько нас пришло? Никто точно не знал. Может быть, и сто тысяч, а может, и двадцать.
Русские части лучше сохранились, чем казаки. Большинство казаков потеряли свои части, дисциплину и боеспособность. Потому нашу дивизию расположили фронтом на возвышенностях вокруг города.
Вечером подожгли ангары. Мы наблюдали с горы этот грандиозный пожар. Столб огня, в версту в диаметре, поднимался прямо к небу. На уровне вершин гор схваченный норд-остом дым ломался под прямым углом и уходил в море. Зрелище потрясающее, но жуткое. Ангары горели несколько дней.
Вначале у нас была уверенность в организации эвакуации. Потом появились сомнения и вскоре убеждение, что никто эвакуацией не руководит.
За эти несколько дней, что мы были в Новороссийске, пароходы могли бы легко сделать два рейса и, выгрузив беженцев в Керчи, вернуться за нами. Нет, они все стояли почему-то неподвижно, перегруженные народом. Почему? Мы решили поехать и посмотреть сами…
Необъятные пристани были буквально забиты повозками, лошадьми и людьми. Пробраться к пароходам было немыслимо. Никто не распоряжался. Пароходы, насколько можно было видеть издали, были набиты людьми впритык. Мы были сильно обеспокоены.
Проезжая мимо горящих ангаров за бетонной стеной, я решил посмотреть, что там…
Там были составы вагонов. В одном из первых вагонов было английское обмундирование. В это время раздались орудийные выстрелы.
Нас, мародеров, охватила паника. Я схватил пачку английских штанов и полез обратно. На стене толкались и я едва не выпустил своей добычи.
Оказалось, что самое большое английское судно, “Император оф Индией”, стреляло из бухты в направлении Тоннельной, за 18 верст. Стреляло самыми большими орудиями, вероятно шестнадцатидюймовыми. Разрывы были едва слышны. Мы тут же скинули свои старые и вшивые штаны и надели новые. Остальные я раздал людям своего орудия.
Я пошел к Шапиловскому, где застал Колзакова и других полковников. Я рассказал, что мы видели в порту.
- Пароходы переполнены, места больше нет. Никто не распоряжается. Если мы хотим сесть на транспорты, то должны рассчитывать только на самих себя и действовать нужно немедленно. Если мы будем дожидаться распоряжений, мы рискуем остаться у красных.
Мои слова явно обеспокоили полковников, чем я остался доволен. Теперь они что-то предпримут, а не будут сидеть, сложа руки и ждать, чтобы кто-то взял их и посадил на пароход.
Питались мы консервами “корнед-биф”, которые кто-то достал так же, как я штаны. Запивали чудным вином, взятым в Абрау-Дюрсо. Интендантство ничего для нашего прихода не приготовило. Оно все бросило и удрало на пароходы. Вот такими тунеядцами и наполнились транспорты. А нам, армии, места нет!
Наконец, утром, на третий день, дивизия пошла в порт. Дорога шла мимо лазарета.
Раненые офицеры на костылях умоляли нас взять их с собой, не оставлять красным. Мы прошли молча, потупившись и отвернувшись. Нам было очень совестно, но мы и сами не были уверены, удастся ли нам сесть на пароходы.
Столько прошло времени и не эвакуировали раненых офицеров! Грех непростительный…»
Некоторые моменты этого рассказа поручика Мамонтова необходимо прокомментировать.
- обратите внимание, что всем было понятно, что экакуацию разбитых остатков «белых» войск Юга России в Крым можно было произвести из единственного крупного порта, остававшегося в руках Деникина: Новороссийска. А вот для ОРГАНИЗАЦИИ этой самой эвакуации не было толком сделано НИЧЕГО.
(Как оказалось, командовать карательным отрядом, или протирать штаны в «резерве чинов» было намного сложнее, чем вести организаторскую работу по эвакуации).
А ведь условия для нее у «белых» тогда были самые благоприятные: на Черном море они имели абсолютное господство, имея многие десятки боевых и транспортных кораблей, которых поддерживали боевые корабли Антанты, хозяйничавшие там, как у себя дома.
Упомянутый поручиком Мамонтовым мощнейший английский дредноут «Император Индии», ведь не только по заявкам «белого» командования обстреливал позиции «красных» войск из своих 16 дм орудий, но и осуществлял перевозки частей и руководства «белой» армии, в целом действовал в ее интересах.
(К примеру, именно на нем англичане привезли в Крым, в 1920 году, барона Врангеля.
На другом английском дредноуте «Мальборо», еще в апреле 1919 года, навсегда отправились в эмиграцию вдовствующая императрица Мария Федоровна и великий князь Николай Николаевич (Младший)).
Боевые корабли английского, французского, гоеческого и румынского флотов участвовали в эвакуации белых войск из Одессы в январе 1920 года (об этом позорном деле мы поговорим в следующей главе).
Никакого особенного военного давления со стороны «красных» войск на откатывавшиеся остатки «белых» частей при этом не было.
Главную роль играла деморализация и «потеря сердца» и дисциплины у основной массы «белых» войск.
Вот что писал об этом сам А.И. Деникин в своих мемуарах:
«По условиям тоннажа и морального состояния войск одновременная, планомерная эвакуация их при посредстве Новороссийского порта была немыслима: не было надежд на возможность погрузки всех людей, не говоря уже об артиллерии, обозе, лошадях и запасах, которые предстояло бросить. Поэтому для сохранения боеспособности войск, их организации и материальной части я наметил и другой путь – через Тамань.
Еще в директиве от 4 марта при отходе за реку Кубань на Добровольческий корпус возложено было, помимо обороны низовьев ее, прикрытие частью сил Таманского полуострова у Темрюка. Рекогносцировка пути между Анапой и станцией Таманской дала вполне благоприятные результаты; полуостров, замкнутый водными преградами, представлял большие удобства для обороны; весь путь туда находился под прикрытием судовой артиллерии, ширина Керченского пролива очень незначительна, а транспортная флотилия Керченского порта достаточно мощна и могла быть легко усилена. Я приказал стягивать спешно транспортные средства в Керчь…
7 марта я отдал последнюю свою директиву на Кавказском театре: Кубанской армии, бросившей уже рубеж реки Белой, удерживаться на реке Курге; Донской армии и Добровольческому корпусу оборонять линию реки Кубани от устья Курги до Ахтанизовского лимана; Добровольческому корпусу теперь же частью сил, обойдя кружным путем, занять Таманский полуостров и прикрыть от красных северную дорогу от Темрюка.
Ни одна из армий директивы не выполнила…
Большевики ничтожными силами легко форсировали Кубань и, почти не встречая сопротивления, вышли на левый берег ее у Екатеринодара, разрезав фронт Донской армии.
Оторвавшийся от нее к востоку корпус генерала Старикова пошел на соединение с кубанцами. Два других донских корпуса, почти не задерживаясь, нестройными толпами двинулись по направлению Новороссийска.
Многие казаки бросали оружие или целыми полками переходили к “зеленым”; все перепуталось, смешалось, потеряна была всякая связь штабов с войсками, и поезд командующего Донской армией, бессильного уже управлять войсками, ежедневно подвергаясь опасности захвата в плен, медленно пробивался на запад через море людей, коней и повозок».
Еще раз подчеркну, что ЭТУ оценку состояния «белых» войск и полной потери управления ими, дает не какой-нибудь «еврейский пропагандист Троцкого», а генерал А.И. Деникин, лично.
В общем-то, ничего, кроме собственной безалаберности, не мешало «белым» учесть уроки позорной и катастрофической эвакуации Одессы (в январе 1920 года) и заранее подготовится к плановой и организованной эвакуации своих войск из Новороссийска;
- Расстояние по морю от Новороссийска до портов Крыма совсем небольшое. При грамотной организации эвакуации каждый корабль мог бы сделать по нескольку рейсов туда и обратно, а не подолгу торчать (неизвестно для чего) на рейде Новороссийска.
- Первыми на пароходы (как при эвакуации Одессы, так и Новороссийска) погрузились интенданства, штабы и начальство, которые, в результате, благополучно и уплыл оттуда, бросив свои войска и даже РАНЕНЫХ офицеров на произвол судьбы. Ничего более позорного для репутации этих «благородий» и придумать невозможно;
Генерал А.И. Деникин в своих воспоминаниях тоже вынужден был признать невообразимый хаос и позор, происходившие при эвакуации Новороссийска:
«Новороссийск тех дней, в значительной мере уже разгруженный от беженского элемента, представлял из себя военный лагерь и тыловой вертеп. Улицы его буквально запружены были молодыми и здоровыми воинами-дезертирами. Они бесчинствовали, устраивали митинги, напоминавшие первые месяцы революции, с таким же элементарным пониманием событий, с такой же демагогией и истерией. Только состав митингующих был иной: вместо «товарищей солдат» были офицеры. Прикрываясь высокими побуждениями, они приступили к организации «военных обществ», скрытой целью которых был захват в случае надобности судов...
12 марта утром ко мне прибыл генерал Сидорин. Он был подавлен и смотрел на положение своей армии совершенно безнадежно. Все развалилось, все текло, куда глаза глядят, никто бороться больше не хотел, в Крым, очевидно, не пойдут. Донской командующий был озабочен главным образом участью донских офицеров, затерявшихся в волнующейся казачьей массе. Им грозила смертельная опасность в случае сдачи большевикам. Число их Сидорин определял в 5 тысяч. Я уверил его, что все офицеры, которые смогут добраться до Новороссийска, будут посажены на суда.
Но по мере того, как подкатывала к Новороссийску волна донцов, положение выяснялось все более и притом в неожиданном для Сидорина смысле: колебания понемногу рассеялись, и все донское воинство бросилось к судам. Для чего - вряд ли они тогда отдавали себе ясный отчет. Под напором обращенных к нему со всех сторон требований генерал Сидорин изменил своей тактике и в свою очередь обратился к Ставке с требованием судов для всех частей в размерах, явно невыполнимых, как невыполнима вообще планомерная эвакуация войск, не желающих драться, ведомых начальниками, переставшими повиноваться.
Между тем Новороссийск, переполненный свыше всякой меры, ставший буквально непроезжим, залитый человеческими волнами, гудел, как разоренный улей. Шла борьба за «место на пароходе» - борьба за спасение... Много человеческих драм разыгралось на стогнах города в эти страшные дни.
Много звериного чувства вылилось наружу перед лицом нависшей опасности, когда обнаженные страсти заглушали совесть и человек человеку становился лютым ворогом».
Разложение и потеря боеспособности казачьих частей были настолько очевидными, что их даже не ставили в боевое охранение вокруг Новороссийска.
Никакой попытки организовать оборону Новороссийска (при огромной массе скопившихся там войск, если бы они имели хоть какую-то боеспособность, это было бы несложно попробовать сделать) тоже сделано не было. Драться с «красными» и погибать при этом тогда уже мало кто хотел.
Над всеми давлело одно желание как можно скорее отплыть в Крым, или сбежать в Грузию;
Эмигрантский историк П.А. Варнек в своей статье «У берегов Кавказа в 1920 году» отмечал, что одной из причин нехватки «белых» пароходов, для эвакуации армии из Новороссийска, было то обстоятельство что в это (военное) время они выполняли коммерческие рейсы (!!!) по планам и заданиям союзников из Антанты:
«Необходимо отметить, что в это время большинство больших пароходов и некоторые из транспортов, частично на фрахте французского и английского правительств, находились за проливами и не могли быть возвращены в скорое время.
Бывшие в Крыму транспорты и пароходы были направлены в Новороссийск, так же как и четыре мобилизованных морской базой в Константинополе парохода. Пароходы необходимо было снабдить углем и прочими материалами, некоторые освободить от груза, что было помехой для быстрого прихода их в Новороссийск. Несмотря на все принятые меры, количество сосредоточенного тоннажа не позволяло сразу взять всю массу людей, которых следовало эвакуировать, но по предложению морского командования эвакуация должна была продолжаться несколько дней, что позволило бы транспортам, ввиду короткого расстояния до порта разгрузки Феодосии (переход 12–15 часов), совершить по два или более рейсов.
Но в действительности этого не произошло…
Никаких мер для создания вокруг Новороссийска временной обороны порта принято не было, и фактически арьергарды отходили, имея дело лишь с конницей красных».
При погрузке, происходившей в обстановке паники и неразберихи происходили душераздирающие сцены.
Одна из них, вероятнее всего, была взята за основу известных кадров погрузки батареи поручика Брусенцова при бегстве из Крыма, снятых в кинофильме «Служили два товарища».
Посмотрите, что вспоминал о своей эвакуации из Новороссийска поручик С. Мамонтов:
«Мы дожидались на пристани около парохода весь день. Настал вечер.
- Я больше не могу никого взять. Нет места, - крикнул в рупор капитан.
У меня тут шестьдесят артиллеристов, - ответил Сапегин. - Вы их всех возьмете, даже если места нет.
- Невозможно. Судно перевернется. Вы же видите.
- Вы нас всех возьмете, - повторил Сапегин очень решительно. - А если места нет, то я его создам.
Он снял свой карабин из-за спины. Сейчас же мы все положили седла и с карабинами в руках сгруппировались вокруг Сапегина, стоявшего на груде мешков. Кругом воцарилось молчание. Защелкали затворы. Несчастный юнкер у сходен съежился. Что он мог сделать?
- Я даю вам три минуты на размышление. Потом я буду стрелять, - очень спокойно, но твердо сказал Сапегин.
Мы бы стали стрелять. Дело шло ведь о жизни и смерти. Кроме того, на пароходе набились всякие тыловики, эгоисты и трусы, из-за которых мы войну проиграли. И эта сволочь хотела уехать, а нас, армию, оставить! Так нет же! Конечно, если были бы войска или раненые, то стрелять не стали бы, но эти тыловые крысы не возбуждали в нас никакого сожаления.
Прошла томительная минута молчания.
... Ладно... Возьмем артиллеристов, но без седел и багажа.
В добрый час... И смотрите без предательства. Я буду следить.
Артиллеристы, бросьте седла в море... Без колебаний. Я вам приказываю... Но сохраните карабины - они могут вам пригодиться.
Один за другим мы входили на баржу и потом на пароход. Наконец настал мой черед. По доске я добрался до баржи, так наполненной людьми, что пришлось идти по плечам, чтобы попасть на пароход. Там меня подхватили на руки, как пакет, и передавали друг другу. Мелькнула мысль: не сбросят ли они меня в море? Но нет. Меня опустили на палубе у противоположного релинга.
Я за него схватился и мог поставить одну ногу на палубу. Для другой места не было. За плечами был карабин и на плече переметные сумы, которые я снял с седла. В это мгновение я был эгоистически счастлив: спасен!!! Или почти... Конечно, ужасно, что столько народу не может уехать и попадут к большевикам. Катастрофа белого движения непоправима. Потеря батареи, Дуры и моих коренников - большое несчастье... Но я на пароходе, и это главное... Я облокотился на поручни и, сдавленный соседями, крепко заснул, стоя на одной ноге».
Не правда ли, сцена очень напоминает ту, что была снята создателями знаменитой киноленты?!
Только в реальной жизни все было намного трагичнее, позорнее и бездарнее:
«Сильный военный флот западных держав находился в бухте. Несколько очень крупных английских судов, одно французское, одно итальянское и даже одно американское. Нам казалось, что под охраной столь могучего флота ничего неприятного с нами произойти не может. У этого флота ведь такая могучая артиллерия, и в случае нужды он мог взять свободно десять тысяч человек и даже больше...
Он взял пятьсот-восемьсот человек, чтобы сохранить видимость и не очень загрязнить свои светло-серые палубы.
Я спал беспросыпно и без сновидений всю ночь. Утром меня разбудили орудийные выстрелы. Две красные трехдюймовые пушки, очевидно, взвод конной батареи, обстреливали бухту. Конечно, их внимание привлек самый большой дредноут, которому их снаряды никакого вреда причинить не могли. Их притягивала светлая окраска и элегантные формы “Императора оф Индией”.
Это было наше счастье, потому что для простых транспортов их снаряды были бы гибельны. Но мы были темные, неказистые, и они на нас не обратили внимания.
Снаряды, падая в воду, поднимали высокие столбы воды, как на старинных картинах. Я с интересом наблюдал это зрелище, удивляясь как артиллерист, что они в суда не попадают. Должно быть, страшно волнуются.
Эта стрельба вызвала на нашем пароходе “Аю-Даг” короткую панику среди стиснутых людей. Но властный голос капитана ее успокоил.
- Я прикажу выкидывать за борт всех, кто волнуется. Стойте неподвижно, чтобы пароход не перевернулся.
Палуба была нагружена сверх меры, а трюм недостаточно.
Несколько снарядов упало поблизости “Императора оф Индией”, и, к нашему изумлению, громадный дредноут задымил и пустился наутек, увлекая за собой весь военный флот.
У нас, конечно, нашлись специалисты: - Подождите, они только отходят, чтобы открыть огонь, который опрокинет горы.
Но флот просто и постыдно бежал перед двумя красными трехдюймовками. Два года спустя этот же флот так же бежал перед турецкими пушками Кемаль-Паши.
Это неожиданное бегство посеяло панику среди транспортов. Все подняли якоря. Два пустых транспорта только что вошли в бухту. Они тоже стали заворачивать. Крик отчаяния поднялся из толпы на пристанях. Как живая река, толпа устремилась вдоль берега в направлении Туапсе. Но уже на южной оконечности бухты застрекотал красный пулемет. Дорога на Туапсе была отрезана. По бухте плыли гребные лодки. Некоторые смельчаки пытались добраться до пароходов вплавь.
Наш пароход “Аю-Даг” бежал как другие. Он вел на буксире баржу. Кабель лопнул, и, несмотря на крики людей на барже, он продолжал бегство.
Я думаю, что было бы лучше для нас, если бы интернациональный военный флот вовсе не приходил в Новороссийск. Мы слишком надеялись на его защиту, и его неожиданное бегство посеяло панику среди пароходов. Роль этого могучего флота осталась для меня тайной. Почему он стрелял накануне без всякой видимой надобности по Тоннельной и почему он не стрелял сегодня, когда это было необходимо? Не могу поверить, что флот испугался двух трехдюймовок. Тогда зачем он находился в Новороссийске?
Чтобы бежать при первом выстреле и уничтожить легенду “могущества Запада” и у русских красных и белых, и у турок, и у многих других, кто раньше в него верил?
Хороший залп этого флота мог оживить в нас надежду, заставил бы задуматься большевиков и даже мог изменить ход истории. Но, страстно нами ожидаемый, этот залп так и не последовал.
Только один маленький черный миноносец не пустился бежать. Это было единственное русское военное судно. Он вышел на середину бухты и своими пулеметами заставил замолчать красные орудия. Потом прошел к югу и обстрелял красный пулемет, который преграждал дорогу в Туапсе. Он вернулся в бухту, остановил пустые убегающие пароходы. Одного пустого заставил взять часть людей с перегруженного парохода, другого направил на Туапсе. Капитаны исполняли его приказания, потому что он был очень решительным.
- Возьмите баржу на буксир, иначе я вас торпедирую.
Одним словом, капитан миноносца внес некоторый порядок в общий ералаш. Мне кажется, он был единственный, который не потерял головы. Другие начальники - а ведь их должно было быть порядочно - никак себя не проявили.
Нам очень повезло - море было спокойное и ни одно из перегруженных суден не опрокинулось.
Впоследствии обвиняли главное командование в том, что оно брало русские части и отказывалось брать казаков. Это не совсем справедливо. Не думаю, чтобы было злое намерение, а просто неспособность. Никто посадкой не руководил. Части садились сами. Те части, которые сохранили дисциплину, могли погрузиться, потому что они представляли силу. Казаки же в большинстве случаев потеряли свои формирования, дисциплину и митинговали. Они явно выразили враждебность главному командованию, и вполне понятно, что командование не желало ввозить заразу в Крым.
Теперь это с возмущением отрицается казаками, но тогда было именно так.
Кроме того, не все казаки митинговали, и было немало частей казачьих, переехавших в Крым…
То есть я хочу сказать, что немитингующих казаков брали охотно, а митингующих брать не хотели и правильно делали.
В нашей батарее было порядочно линейных кубанских казаков, и все они переехали в Крым и остались в батарее до конца.
Новороссийск был катастрофой белого движения. Мы потеряли громадную, плодородную и густо населенную территорию, весь материал и, вероятно, две трети нашей армии. Сколько офицеров, оставленных в лазаретах, застрелилось? Сколько было расстреляно и сколько утоплено в бухте? В Новороссийске погибли результаты двухгодичной славной борьбы.
Союзный флот присутствовал при этом как зритель. Никогда наша армия не переживала такой катастрофы в боях с красными. И вот, эта катастрофа была ей причинена своим же собственным генеральным штабом. Генерал Деникин должен был отказаться от командования, его принял на себя генерал Врангель.
Мы направились в Крым, чтобы продолжать борьбу с большим опытом и меньшими иллюзиями. Это произошло в конце марта или начале апреля 1920 года».
А вот как своей статье описывал эвакуацию Новороссийска эмигрантский историк П.А. Варнек:
«Фактически, ввиду того, что собственно единственная ведущая из Кубани дорога была забита обозами, артиллерией и бесчисленными повозками беженцев, а вдоль железной дороги на несколько километров от вокзала стояли брошенные составы с интендантскими грузами, бронепоезда и пассажирские вагоны, отход частей произошел с большим опозданием. Связь между войсками и командованием была нарушена и лишь более или менее осуществлялась конными ординарцами.
Большинство солдат из мобилизованных и бывших пленных, не желая эвакуироваться, бросало оружие и разбегалось, но многие другие, боясь опоздать на пароходы, оставляли свои части и спешили в порт…
С 25 марта числа началась интенсивная погрузка, но боевые части прибыли лишь на следующий день. От каждой части заблаговременно был установлен у основания пристани караул, который пропускал на назначенный ей транспорт лишь тех, которые к ней принадлежали. Но на нефтяной пристани, у которой стоял предназначенный для эвакуации команд бронепоездов тральщик № 412, караул несли вооруженные французские матросы, а у английских транспортов проверяли документы английские солдаты.
Густая толпа стояла у пристаней и всячески пыталась прорваться к пароходам, и лишь угроза применения оружия смогла их удержать. На сходнях некоторых пароходов происходила невероятная давка и драки, во время которых люди падали в воду; в борьбе за место обезумевшие люди спихнули носилки с тяжело раненным и сестру, которая пыталась его защитить…
В нескольких километрах от порта застрял санитарный поезд (вероятно, и не один), персонал которого, бросив тяжело раненных, разбежался. Исключение составили лишь две добровольно оставшиеся сестры.
Потрясенная поражением и безрезультатностью всех кровавых жертв и двухлетних усилий и лишений некоторая часть офицерства открыто обвиняла генерала А. И. Деникина и его штаб в происходящей трагедии.
Один офицерский отряд пришел на пристань, у которой стоял «Цесаревич Георгий»; к этому времени генерал А. И. Деникин и его штаб уже перешли на крейсер.
Начальник прибывшего отряда заявил, что он желает видеть главнокомандующего. Опасаясь недоброго, командир «Георгия» капитан 2 ранга М. В. Домбровский посоветовал генералу А. И. Деникину с другого борта перейти на миноносец «Капитан Сакеи», что тот и сделал, взяв с собой лишь нескольких лиц своего штаба. «Капитан Сакен» тотчас же отошел и стал на якорь в отдалении. Можно считать, что с этого момента верховное командование распалось, и какое-либо руководство эвакуацией перестало существовать».
Всего в Новороссийский порт прибыло несколько десятков военных кораблей Антанты. Британский флот был представлен дредноутом «Император Индии», крейсером «Калипсо», гидроавиносцем «Пегасус» и пятью эсминцами. Франция послала два броненосных крейсера, канонерскую лодку и два эсминца. Американцы – крейсер «Гальвестон» и два эсминца. Итальянцы – крейсер «Этис», греки – эсминец «Иепаз».
Они порой обстреливали позиции «красных» войск, но мало что могли сделать на сухопутном фронте, где была полная катастрофа.
Утром 27 марта 1920 года в Новороссийске все было кончено.
П.А. Варнек так рассказывал об этом:
«Порт опустел, но на его восточной стороне, у цементной пристани и в районе восточного мола, находилась многотысячная толпа главным образом казаков, но и других военных, а также беженцев с женщинами и детьми и их подводами, груженными всяким скарбом. Стоял целый табор калмыков, среди которого были верблюды. Весь район порта был запружен брошенными повозками, автомобилями, пушками и танками и в нем находились тысячи оставленных лошадей, которые, привыкнув к уходу за ними людей, в большинстве оставались на месте. Пробиваясь с трудом через всю эту «кашу», большинство гусар достигло восточного мола в километр длиной и в надежде, что придут еще пароходы, пробралось в его конец. В большинстве своем бывшая на берегу толпа пассивно ожидала своей участи, многие женщины плакали, но необходимо отметить, что здесь же находились также тысячи солдат из мобилизованных и бывших пленных, которые никакого желания эвакуироваться не имели.
Но были случаи, что некоторые отчаявшиеся офицеры, предпочитая плену смерть, стрелялись. Более энергичные разыскивали в порту шлюпки и оставленные маленькие катера и на них, иногда без весел, гребя лишь досками и руками, выходили за входные маяки, где их подбирали миноносцы.
В районе вокзала и в северной части порта горели склады английской базы и армии и шел грабеж оставленного имущества…
К 15 часам красные части завершили оккупацию всего порта и города.
Произведя необходимую перегруппировку эвакуированных, в частности освободив русские миноносцы от пассажиров и дав им с «Эмперор оф Индия» нефть, после полудня английская эскадра, французский крейсер «Вальдек Руссо» и другие корабли направились к крымским берегам. После 14 часов, по инициативе капитана 1 ранга Лебедева, «Беспокойный» пошел в Туапсе с целью выяснить, не прорвались ли туда какие-либо войска. Вероятно, для ремонта машины на «Ансень Ру» в Новороссийской бухте остались крейсер «Жюль Мишле» и миноносец «Алжерьен», которым было суждено произвести последний акт Новороссийской эвакуации».
Оставшиеся разрозненные части белых (в основном казаков), оставшиеся в районе Туапсе-Сочи в течении марта –апреля 1920 года предпринимали попытки либо эвакуироваться в Крым, либо прорваться в Грузию. Кому-то это удавалось, кому-то нет. Главной причиной неудач также была потеря боеспособности и управляемости в этих частях. Основная масса казаков тогда сосредоточилась в районе Сочи.
«Вдохновить» их на дальнейшую борьбу с «красными» даже попытался лично атаман Шкуро, впрочем без особого успеха.
Вот что писал об этом последнем акте новороссийской трагедии П.А. Варнек в своей статье «У берегов Кавказа в 1920 году»:
«Положение казаков на остававшейся в их распоряжении маленькой территории продолжало ухудшаться. В этом поистине райском саду, которым является Черноморское побережье весной, когда все деревья в цвету, всегда был недостаток в пищевых продуктах, и казаки лишь с трудом находили себе пропитание и голодали. Ввиду этого, по распоряжению Константинопольской морской базы, пассажирский пароход «Св. Николай», нагрузив 50 тонн муки, 24 апреля был послан в Сочи. Там он взял на борт 1100 больных и 400 других пассажиров и доставил их в Ялту. Видя тщетность своих уговоров, генерал Шкуро со своим конвоем покинул Ялту на английском миноносце.
Но развязка быстро приближалась. Потеснив казаков, 29 апреля красные части заняли Сочи, и кубанцы, в надежде быть пропущенными в Грузию, отошли в нейтральную зону; преследуя их, 2 мая красные дошли до границы. У нейтральной зоны, против хутора Веселый, стояли на якорях английский линейный корабль «Айрон Дьюк», эскадренный миноносец, пришедший из Крыма пароход «Бештау» и незаменимый «Тайфун» со своим болиндером.
На «Айрон Дьюке» находился генерал Шкуро, который еще раз попытался повлиять на казаков. В конечном результате на «Бештау» и взятый им на буксир болиндер было погружено до трех тысяч казаков, среди них военное училище и много офицеров. Больше пароход не мог вместить, и к вечеру 3 мая все корабли вышли в море.
Атаман Н. А. Букретов, при посредничестве генерала Н. А. Морозова, вступил в переговоры с местным красным командованием и заключил с ним при условии нерепрессирования сдавшихся договор о капитуляции, но это условие впоследствии не было признано высшими властями.
Обманутые своими лидерами, казаки хотели устроить над ними самосуд, но Н. А. Букретов, Иванис и Тимченко бежали в Грузию. Некоторое количество казаков решили все же не сдаваться и распылились в окрестных горах.
За это время в Новороссийске произошел не совсем понятный инцидент. 21 апреля в порт вошел итальянский крейсер «Этна», командир которого заявил, что он прибыл с целью начать переговоры относительно возобновления политических сношений между Италией и РСФСР. Документов, подтверждающих эту дипломатическую миссию, командир не имел, и советские власти пришли к заключению, что «Этна» пришла с целью разведки в пользу белых, и решили крейсер задержать. Но 28 апреля вечером «Этна» снялась с якоря и направилась в море. По крейсеру, осветив его прожектором, открыли огонь полевая батарея и бронепоезд; «Этна» стала отвечать из своих орудий и без повреждений ушла в море…
3 мая в Севастополе была проведена реорганизация морского командования.
Генерал П. Н. Врангель, находя деятельность вице-адмирала A.M. Герасимова мало энергичной и, в частности, то, что он допускал своему начальнику штаба капитану 2 ранга Рябинину открыто говорить офицерам о безнадежности положения Крыма и о необходимости прекращения Гражданской войны(!!!), освободил адмирала от занимаемой должности и назначил вице-адмирала М. П. Саблина командующим флотом и одновременно начальником Морского управления. Должность главного командира портов и судов, которую ранее занимал адмирал М. П. Саблин, была упразднена».
В следующей главе речь пойдет об эвакуации Одессы в январе 1920 года.
На фото: белогвардейский бронепоезд "На Москву" брошенный "белыми" под Новороссийском.
В современной историографии бегство Вооружённых сил юга России (ВСЮР) из Новороссийска преподносится как высоко духовная, если можно так выразиться, трагедия из разряда тех, что вышибают скупую мужскую слезу. В данном сценарии белогвардейцам приписывают роль рыцарей без страха и упрёка, с невыносимой болью покидающих Родину. В Новороссийске даже установили памятник под названием «Исход» в виде белогвардейца, тянущего за собой верного скакуна прочь из России.
Правда, вскоре в памятник пришлось внести некоторые изменения. На плитах у основания были начертаны различные высказывания, описывающие те события. Нанесли на плиты и «пять копеек» генерала Дроздовского полка Антона Васильевича Туркула. Когда внимательные горожане резонно задали вопрос, какого чёрта на памятнике делают слова «власовца», гитлеровского прихвостня и коллаборациониста, власти решили не раздувать скандал и срезали фамилию генерала, однако «пять копеек» Туркула так и остались. В ответ на это новороссийцы зовут памятник просто «конём», а наиболее остроумные товарищи приносят цветы с подписью «Владимиру Высоцкому», т.к. сам сюжет памятника взят из фильма «Служили два товарища».
"Бегство буржуазии из Новороссийска"
Но вернёмся к рисуемому некоторыми гражданами образу, именно образу тех событий. В лучшем случае описывают расстановку сил, действия войск и т.д. А вот про саму атмосферу Новороссийска того времени, которая почему-то вносит свои коррективы в создаваемый образ шекспировской драмы, пишут немного. В лучшем случае приводят в пример воспоминания княжны Зинаиды Шаховской, родители которой, как и весь высший свет, бежали без оглядки с наиболее ценным имуществом. Вот что писала склонная к актёрским словесам Зинаида:
«Все сирены в порту взвыли – те, что на пароходах на рейде, и те, что на заводах в пригороде. Эти предсмертные крики казались нам дурным предзнаменованием. Тьма бежала за нами и готовилась проглотить».
При этом обычно опускают маленькую деталь. Это были слова впечатлительной жеманной барышни из высшего, как сейчас бы сказали, упакованного, света, которой на тот момент было 14 лет. Кстати, позже Зинаида вместе с родителями благополучно покинула Новороссийск на английском судне «Ганновер». Ну, как столь манерной девочке объяснить, кто виноват в этой «тьме» и что эта «тьма» состоит из ваших же соотечественников? Позже Зина неплохо устроится на чужбине, станет франкоязычной писательницей, членом различных Пен-клубов, настрочит целых четыре тома воспоминаний на русском языке, хотя не ясно, для чего, т.к. с детского возраста ничего общего ни с Россией, ни с русским языком уже не имела. Ей даже вручат орден Почётного легиона, хотя, как писал Марк Твен, такой чести мало кому удалось избежать.
Пока Зинаида страдала у окна, ожидая круиза по Чёрному и Средиземному морям, в среде казаков, заполонивших Новороссийск и Туапсе, бытовала невесёлая сатирическая песенка:
Погрузили всех сестёр,
Дали место санитарам,
Офицеров, казаков
Побросали комиссарам.
В войсках царил разброд и шатание. Орава провокаторов, горящих самыми параноидальными идеологическими доктринами, вносила весомый вклад в хаос, захлестнувший этот край. К примеру, организованная казаками Кубанская Рада с первых дней имела в своих рядах фракцию откровенных украинофилов, потомков запорожцев, тяготеющих к Симону Петлюре, таких, как Николай Рябовол. Позже этого «самостийника» пристрелят в пьяной драке при странных обстоятельствах. Отсюда, кстати, и берутся интимные мечты Киева о Кубани.
Но эта фракция своей пропагандой лишь разобщала казачество. Линейные казаки (противоположность фракции «самостийников» и исторически близкие донским казакам) на многих «самостийников» смотрели с недоумением, выходить из состава России не собирались в принципе (для них вопрос состоял лишь в делегировании центром некоторых управленческих прав местным структурам), а насмотревшись на заискивание Скоропадского, «союзника» украинофилов в Раде, перед немцами, начали переходить на сторону Красной Армии. В итоге «самостийники», конечно, всё потеряли – собрать войско не смогли, управлять всей областью оказались просто неспособны (многие эти «первые парни на деревни» имели самое что ни на есть средненькое образование), зато бесконечно вносили раскол своей пропагандой в войска.
Оказавшись в Новороссийске, казаки часто не понимали, кому подчиняться. Кубанская Рада твердила мантру вроде «казачьему роду нема переводу», «драться только за родную Кубань» и т.д. Но сами казаки состояли в армии генерала Деникина, который селянским популизмом не страдал и брезговал Радой. Посему казаки массово дезертировали. Часть из них переходила на сторону красных, часть пополняла банды «зелёных», рыскавших в новороссийских пригородах.
Позже Владимир Коккинаки, знаменитый генерал-майор , дважды Герой Советского Союза, а в те лихие времена простой новороссийский мальчишка, вспоминал тот ужас. Однажды на улице он увидел двух вооружённых мужчин, разговаривающих на «балачке» или «суржике». Сразу стало понятно, что люди пришлые, т.к. в черноморском Новороссийске этот говор не имел хождения в принципе. Мимо проходил человек в хорошей одежде и отличных хромовых сапогах. «Бойцы» без затей поставили бедолагу «к стенке», сняли с трупа сапоги, вывернули карманы и спокойно удалились. Какая идеологическая чушь находилась в черепных коробках этих селян – загадка психиатров.
Бежавшие из Новороссийска в Туапсе войска ожидают или судов, или Красную Армию
Немало головной боли доставил местным властям ВСЮР и Владимир Пуришкевич - черносотенец, монархист и видный эксцентричный оратор, которого даже с заседаний Государственной Думы приходилось выводить силой. Как только он прибыл в Новороссийск, так занялся активной агитацией в войсках. Его риторика была пропитана таким радикализмом, что деникинским офицерам было проще пристрелить Пуришкевича, нежели дискутировать с ним. И, возможно, так бы и произошло, не умри он от сыпного тифа в январе 1920-го года. Могила его в Новороссийске не сохранилась.
В запруженном беженцами и ранеными городе свирепствовал тиф, унёсший жизни многих людей. Бедой для всех сторон были и банды «зелёных», которые грабили пригороды и скрывались в горах. Ежедневно в горах и хуторах за городом шла стрельба.
В марте 20-го ситуация стала критической. Деникин уже толком ничем управлять не мог. Эвакуация, вопрос о которой был окончательно решён 20 марта Антоном Ивановичем, фактически сорвалась. Достаточных транспортов просто не было, поэтому людей начали садить даже на боевые корабли флота, что первоначальным планом вообще не предполагалось. Уже упомянутый Туркул вспоминал о погрузке своих людей на суда:
«Безветренная прозрачная ночь. Конец марта 1920-го года. Новороссийский мол. Мы грузимся на пароход «Екатеринодар». Офицерская рота для порядка (!) выкатила пулемёты. Грузятся офицеры и добровольцы. Час ночи. Почти безмолвно шевелится чёрная стена людей, стоящих в затылок. У мола тысячи брошенных коней. От палубы до трюма всё забито людьми, стоят плечом к плечу, и так до Крыма. В Новороссийске орудий не грузили, всё было брошено. Оставшиеся люди сбились на молу у цементных заводов и молили взять их, протягивая в темноте руки…»
Брошенные английские в Новороссийске
Образ рыцарства несколько теряется. Полковник донской сводно-партизанской дивизии Яцевич докладывал командующему: «Поспешная постыдная погрузка не вызывалась реальной обстановкой на фронте, которая мне, как отходившему последним, была очевидна. Никаких значительных сил не наступало».
Спорить с мнением полковника сложно. При всём шатании войск в распоряжении Деникина оставались верные его приказам дивизии, кавалерия, артиллерия, несколько бронепоездов и английские танки (Mark V). Это не считая целой эскадры военных кораблей в бухте. На рейде Цемесской бухты в марте 1920-го года находились эскадренный миноносец «Капитан Сакен» со 120-мм орудиями главного калибра, миноносец «Котка», эскадренный миноносец типа «Новик» «Беспокойный» и т.д. Кроме того, не стоит забывать кораблей европейских стран, таких, как английский дредноут «Император Индии», лёгкий крейсер «Калипсо», итальянский крейсер «Этна», греческий эсминец «Иеракс», французский крейсер «Жюль Мишле» и многие другие корабли. К тому же мелким шакалом на горизонте мелькал американский крейсер «Гальвестон».
"Император Индии"
Вышеозначенный дредноут «Император Индии» даже вёл заградительный огонь из своих 343-мм орудий по наступающим частям Красной Армии. В общем, вся эта эскадры «союзников» Деникина не просто наслаждалась морским бризом и видом Кавказских гор. В городе находились английские, итальянские, греческие военнослужащие, которые рады пройти парадом перед Деникиным, но воевать с «красными» желанием не горели. Кроме того, эти парады, во время которых Антон Иванович салютовал союзникам, популярности генералу не добавляли, а многих офицеров озлобляли против командования.
Английские моряки маршируют перед Деникиным - это всё, что они сделают в итоге для генерала
Вскоре Деникину перестали подчиняться казачьи войска. Заражённые идеей автономии Кубани, а некоторые и болезнью «самостийности», казаки отказались исполнять приказы командования и эвакуироваться. Но это были казачьи подразделения, уже находившиеся в Новороссийске. Когда же к концу марта в город хлынули отступающие войска Донской армии, по злой иронии судьбы их вообще отказались эвакуировать. Казакам с Дона был дан приказ следовать вдоль Черноморского побережья до Геленджика или Туапсе, что ими было воспринято просто как издевательство. Это, кстати, нашло своё отражение в бессмертном «Тихом Доне», когда Мелехов с товарищами пытался погрузиться на суда.
Творился самый настоящий гротеск и хаос с оттенком злого чёрного юмора и иронии. Артиллерийские орудия и танки были разбросаны на набережной, на восточной стороне бухты горестно бродили донские казаки и калмыки, которые по приказу Донского правительства отступали вместе со своими семьями. На фоне запорошенных снегом гор фантасмагорически выглядели табуны коней и… верблюдов. В порту горели склады. А банды «зелёных», увидев, что белым город был уже безразличен, а красные в город ещё не зашли, начали массовый грабёж. Дым заволакивал Новороссийск. Местные жители, погружённые в хаос Гражданской войны и откровенной безалаберности белых властей, встречали красных отчасти лояльно, отчасти с надеждой.
В то время, как всевеликое блуждало по кубанским станицам, в Новороссийске свили себе безопасное гнездышко «единонеделимцы».
В феврале сюда беспрерывно приходили поезда. Все, что имело отношение к великой и неделимой, спешно эвакуировалось на самый последний этап.
Здесь под боком синело море. Десятки судов, русских и иностранных, в случае неустойки на Кубани, могли мигом вместить в себя тысчонок пять-десять патентованных патриотов и увезти их за тридевять земель и за тридевять морей от большевиков.
Многие сюда перекочевали прямо из Ростова. Другие - после маленькой остановки в Екатеринодаре.
«Вечернее Время» Бориса Суворина было тут как тут и не переставало спасать Россию.
«Жив курилка!» писало демократическое «Утро Юга» в Екатеринодаре, посвящая неунывающему россиянину эпиграмму:
Беспечен и задорен, Не ведая забот, Опять Борис Суворин Газету издает.
Живя в Новороссийске, Спасает криком Русь. Как встарь капитолийский Неугомонный гусь.
Опять пылает гневом, И в позе боевой Опять грозит он левым Своей передовой.
Помилуйте: ему ли Тужить и горевать: Он может и в Стамбуле Газету издавать.
Да, я не теряю надежды издавать «Вечернее Время» и в Царьграде и ничего не буду иметь против сотрудничества у меня автора этой эпиграммы, - ответил необидчивый Суворин-сын.
Вокруг Новороссийска уже пала власть Доброволии. Шайки зеленых кружились возле города, как голодные зимние стаи волков кругом человеческого жилища.
В ночь на 21 февраля ушли в горы из тюрьмы все заключенные, в числе четырехсот человек. Офицерская рота сбежалась по тревоге и прибыла к тюрьме, но нашла ее пустой.
Если бы не англичане, в городе давно хозяйничали бы зеленые.
Только британские дредноуты и отряд шотландских стрелков оберегали последний пункт деникинского государства на Кавказе.
«В Новороссийске последний центр монархизма», - писала «Вольная Кубань» еще в январе.
Правильнее было бы сказать:
В Новороссийске, как в громадной клоаке, собрались все нечистоты белого стана.
Легальные дезертиры, акробаты благотворительности, безработные администраторы, политические деятели и прочая тыловая шпана «формировали» «крестоносные отряды», чтобы наживаться на выгодном деле и чтобы оправдать свое вечное пребывание в хороших городах в хорошем расстоянии от фронта.
«В целях усиления нашей героической армии, - сообщало «Вечернее Время» 10 января, - в Новороссийске началось формирование отрядов крестоносцев. Один из руководителей этой организации, генерал-майор Максимов, сообщает: шесть месяцев тому назад в Одессе группой общественно-политических деятелей основано братство Св. Иоанна Воина, поставившее первоначально идейную борьбу с большевиками. Однако, жизнь вскоре подсказала, что одной идейной борьбы, т. е. - агитации, недостаточно, и что надо с большевиками бороться и оружием (!). Возник проект организации отряда крестоносцев, воодушевленных не только политическими, но и религиозными идеалами. Главнокомандующий согласился, запись дала ощутительные результаты. Крестоносцы - уже реальная сила, которая с каждым днем все крепнет и увеличивается. В ближайшем времени крестоносцы будут сведены в крупную боевую часть и затем выступят на фронт с оружием в руках и с крестом в сердце. Наш отличительный знак - восьмиконечный крест на груди. Настроение крестоносцев - полное самоотвержение и готовность отдать во имя родины все. В сознании предстоящего им подвига крестоносцы постановили наложить на себя трехдневный пост, исповедаться и приобщиться св. тайн. Первое официальное выступление крестоносцев в рядах войск предполагается 12 января, когда они примут участие в торжественном крестном ходе по случаю пребывания в Новороссийске чудотворной иконы курской божьей матери».
В присяге «крестоносцев» были знаменательные слова:
«Я обязуюсь ничего не присваивать себе безнаказанно из боевой добычи и удерживать от насилий и грабежа слабых духом».
Князь Павел Долгорукий тоже «формировал».
«В Новороссийске, - писало «Вечернее Время» 29 февраля, - открылось общество формирования боевых отрядов для отправки их на фронт для пополнения частей Добровольческой армии. Задача - призывать всех русских людей, способных носить оружие, в грозный для России час не уклоняться от долга и поступать в отряды. Членский взнос - 100 руб. Членами могут быть как мужчины, так и женщины. Председатель правления кн. Павел Долгорукий. Товарищи председателя: ген. Обручев и профессор Маклецов. Члены правления Н.Ф. Езерский, П. П. Богаевский, В. И. Снегирев».
Сам Борис Суворин тоже устроил покушение на обывательский карман; занявшись сбором пожертвований на «армию», которая бежала, бросая свои последние штаны, и отказывалась оборонять от зеленых телеги со своим собственным добром.
Но дураки в Новороссийске вывелись.
«Никто ничего не пожертвовал, - с грустью сетовал предприниматель, - зато в Екатеринодаре некий аферист, вымогавший с коммерсантов деньги путем подложного циркуляра, в котором была помещена угроза, что, в случае неуплаты требуемой суммы, виновные будут преданы военно-полевому суду, умудрился собрать около миллиона рублей.
Суворин напрасно ссылался на Екатеринодар и на прошлое.
Подобные «пожертвования» собирали с большим успехом тут же в Новороссийске всякие «крестоносцы», чины боевых отрядов и другие спасатели отечества, демонстрировавшие свою боевую готовность в церковных процессиях.
«Вчера днем, - писало то же «Вечернее Время» 10 марта, - на Серебряковской улице несколько лиц в офицерской форме подходили к группам спекулянтов и спрашивали, есть ли у них валюта. После утвердительного ответа лица в офицерской форме требовали показать валюту, а затем… преспокойно клали ее себе в карман, говоря: «Мы тебе, такому-сякому, покажем, как спекулировать». Спекуляция валютой, конечно, не может быть названа достойным занятием, но вряд ли таким именем может быть назван и грабеж среди бела дня».
Деникин без зазрения совести назвал Новороссийск «тыловым вертепом».
Красные уже приближались к городу, а суворинцы не унывали. Великая и неделимая, кормившая их, еще, оказывается, не погибла. К. Острожский 10 марта твердо заявлял:
«Пессимисты, число которых с каждым днем увеличивается, шепчут на всех перекрестках:-«Вот видите! Видите: хороши итоги». Но это не беда. Идея борьбы все-таки не умерла. До тех пор пока остался в России хоть один человек, не желающий подчиняться диктатуре пролетариата, идея борьбы с насилием не умерла. Окончательные итоги подводить рано. Армия проходит сейчас свой самый тяжелый крестный путь. Но ее ждет светлое, радостное воскресение».
За полной невозможностью обольщаться победами над большевиками, тыловой вертеп кичился успехами в войне с зелеными. Штаб главнокомандующего, перебравшийся сюда, 9 марта с самым серьезным видом сообщал:
«Наш отряд, продолжая наступление от Кабардинки (в двадцати верстах от Новороссийска) на Геленджик (в тридцати пяти верстах от того же города), весь день вел бой с зелеными, занимавшими высоты, и к вечеру занял Марьину Рощу. Захвачены пленные. Продолжая наступление, наши части сбивали зеленых с высот и угоняли их в горы».
Зеленых, которых так жаждали сделать своей армией эс-эры, еще могли бить деникинцы.
Наконец и в Новороссийске воздух стал очищаться.
Едва только красные обошли Крымскую, как всякие «крестоносцы», «формирователи», генералы-от-спекуляции, штаб- и обер-хулиганы, попы, грабители, дамы-патронессы, дамы-проститутки хлынули на приготовленные для них пароходы, таща за собой горы благоприобретенного под знаменами Деникина имущества. Когда бешеный поток беглецов докатился до Новороссийска, город уже опустел. Все, что имело отношение к Доброволии, или уже уплыло к берегам Крыма и Царьграда, или сидело на пароходах, любуясь той трагедией, первый акт которой разыгрался утром 13 марта.
Генерал Кельчевский, начальник штаба Донской армии, он же военный министр в южно-русском правительстве, прилетел в Новороссийск на аэроплане, чтобы хлопотать о пароходах для донцов. Политика уже была позабыта. Донская волна неудержимо катилась к Новороссийску. Никакая сила, - ни Сидорин, ни атаман, ни все триста членов Круга - не могла бы ее свернуть с торной дороги и направить на сочинское шоссе, минуя Новороссийск. Деникин обещал…
Когда же всевеликое привалило в Новороссийск, ему предоставили… один пароход!
Утра 13 марта в жизнь не забыть. Десятки тысяч народу, конных и пеших, запрудили портовую набережную, атакуя пристани, возле которых грузились остатки великой и неделимой. Но донцы везде видели перед собой добровольческие пулеметы или штыки шотландских стрелков.
А из гор выплывали все новые и новые тысячи. Люди стремительно соскакивали с подвод, бросали все свое добро и поодиночке устремлялись к пристаням.
В безумном ужасе иные бросались в воду. Упрямых сбрасывали с пристаней. Корниловцы утопили донского полковника:
Самостийник, сволочь! Залез к гвардии.
Всевеликое, при грохоте английских пушек, пугавших зеленых, металось из стороны в сторону. Искали атамана.
Но он окопался на цементном заводе, вдали от города. Юнкера Атаманского училища охраняли его особу от изъявлений любви подданными. Англичане обеспечили ему место на пароходе «Барон Бек». Отчаяние охватило толпы краснолампасников.
Так за какими же сволочами мы шли? Где же они, вожди? В какие заползли щели?
Это был день суда. Великого, страшного суда. Донское казачество получило возмездие за ту веру, за то ослепление, с которым оно воевало «до победы», следуя призыву генералов-честолюбцев и окопавшихся в тылу политиков.
Деникин и Романовский не доверяли «демократически организованному казачеству» и боялись взять его с собой. Политики всевеликого слишком долго ломались, вести ли свой «народ» в генеральский Крым или в «братскую» меньшевистскую Грузию.
Сатанел и генерал Кутепов. На Кубани ему, главе «цветных войск», пришлось подчиняться донскому командарму! Этого он не мог забыть.
Усевшись на пароходы, Доброволия наслаждалась своей страшной местью. Она свела счеты с вождями и политиками донского казачества. За грехи и ошибки этих последних расплатились низы.
Часть донцов ринулась в бедственный поход по сочинскому шоссе, вдоль берега моря. Ничтожное число их успело погрузиться. Глава английской миссии, ген. Хольман, сжалился над всевеликим, разрешив принять их на английские военные суда.
А этот хлам куда? Вон! - закричал он, заметив, что на пароход втаскивают мешки с дензнаками.
Около 100 000 человек забрали красные в плен в самом Новороссийске и 22 000 в Кабардинке. Громадный процент здешних пленников составляли донцы.
Я выехал чудом.
Меня затерла толпа возле пристани Русского Общества пароходства и торговли. Несколько раз я летел в море, раза два меня сбивали с ног. Наконец, кое-как добравшись до каменной стены, ограничивающей набережную, я залез наверх ее и выбрался к английским складам.
Тут не было толпы. Тут хозяйничали отдельные личности. Кто тащил ворох шинелей или френчей. Кто тут же переодевался, сбрасывая на асфальтовый пол ужасающие лохмотья и вытаскивая из кип любую рубаху, любые штаны.
Добрый дядя, король Англии, много навез сюда всякого хлама, оставшегося от мировой войны, в обмен на кубанский хлеб.
Англичан отсюда уже след простыл.
Выбравшись на станцию, я поплелся в город, пересекая сотни запасных путей и пролезая под опустелыми вагонами, возле которых валялись груды всякого имущества.
Я брел параллельно набережной, за спиною толпы. Тут же бродили тысячи брошенных лошадей, изнывавших от жажды. Мечась из стороны в сторону, они мяли груды всякого хозяйственного хлама, оставленного на земле. Их копыта нередко попирали то миски и тарелки, то священнические облачения и разные предметы культа. Спасая шкуры, обезумелые люди все оставляли на произвол судьбы.
Тупое безразличие к своей дальнейшей судьбе давно уже овладело мною. Предшествующие лишения, ряд бессонных ночей, хронический голод, полное физическое истощение обесценили жизнь, и как рукой сняло чувство страха перед пленением.
Шатаясь от усталости, я прошел Серебряковку и свернул направо по Вельяминовской улице. Выбравшись за город, я разыскал отдельный домик, в котором жил мой давнишний друг, почтовый чиновник Н-ов, и, едва зайдя в квартиру, бухнул на кровать и впал в забытье под треск английских пушек.
Вставай и беги немедленно.
В комнате тускло светит свеча. На улице тишина.
Который час?
Часов одиннадцать ночи. Не медли.
Я с изумлением смотрю на своего друга и не могу узнать его лица. Оно холодное, жестоко-неумолимое.
Вставай и скорей уходи.
Большевики входят в город. Уходи же, ради бога.
Но куда?
Куда хочешь, только из моей квартиры. Найдут тебя здесь, не сдобровать и мне.
Можно ли обижаться на обывательскую трусость людей, не причастных к гражданской распре? Каждому дорога своя жизнь, свое маленькое благополучие.
Вздох облегчения вырывается у моего друга, когда я поднялся с дивана.
Счастливого пути… Прости, что я так…
Но я уже за дверью. На улице. Один в ночной темноте.
Один, - точно отверженный от всего человечества.
Сыро… Противно… Водянистую мглу разрезало только зарево громадного пожара в порту. Это горели склады английского добра, которое не успели погрузить.
Стой! Кто идет? - чуть не над самым ухом раздается энергичный окрик.
Это застава марковцев. Они сторожат вход в город. Я назвал себя. Пропустили.
Через квартал опять застава. Здесь те же марковцы, но говорят грубее.
Назад! Не можем пропустить. Движение пешеходов запрещено.
На мое счастье по улице, направляясь к городским пристаням возле мола, пробирался мимо заставы броневик. Я шмыгнул сбоку и проскользнул.
На набережной копошится кучка людей. Я не решаюсь подойти. Гнать, думаю, будут. И вдруг они запели вполголоса донской «национальный» гимн.
Я опешил.
Что тут за часть?
Марковский полк.
Какие же донцы в марковском полку?
Мы только с полудня марковцы. «Нибилизованные». Они нас понахватали на улицах. Говорят: вас надо в наши руки взять, тогда вы станете солдатами. Нас тут целый взвод донской, во 2-й роте.
А где ваш пароход?
Тут возле мола. Пароход «Маргарита». Полк уже погрузился. Первый батальон в сторожевом охранении. Через два часа снимут посты и с богом в путь.
Как бы мне, станичники, с вами?
Будем рады-радешеньки. Свой ведь полковник под боком будет. Со своим легче. А то тут чужая братва.
Казаки указали мне, где найти командира полка, капитана Марченко. Это был долговязый, весьма надменный юноша.
Объявляю вам, что вы отныне солдат 1-го офицерского марковского полка. Нам нужны люди.
Пожалуйте в строй, - заявил он мне и крикнул стоявшему поблизости симпатичному, интеллигентному офицеру:
Капитан Нижевский! У вас есть мобилизованные донцы, я сейчас мобилизовал для них командира.
Выслушав с великим изумлением эти речи, я заикнулся было о своей неприспособленности к строю и о своей основной профессии, но капитан Марченко меня живо осадил:
Теперь судить некого. Теперь надо воевать. Воевать до победы.
И распорядился снабдить меня винтовкой и патронами.
Вот и хорошо! - обрадовались казаки, узнав, что и меня «нибилизовали». - Что ж они, дурные, думают, что мы останемся у них служить? Дал бы бог доехать до каких-нибудь волостей, а там в два счета эвакуируемся от белых шапок. Аль не сумеем? Мы-то, всевеселое войско Донское?
В компании добродушных «козунь» я продежурил остаток ночи на улице. Они раздобыли мне и кружку, и ложку, и английскую сумку, подбирая это добро где-то поблизости, прямо с земли. А когда, перед рассветом, заставы сняли, я с ними же поднялся по сходням на палубу «Маргариты» и уместился на корме, с котог рой на город смотрело дюжины две пулеметов.
Та же газета, № 488, ст. «Итоги» Острожского.
Ген. Кийз, помощник Хольмана, заблаговременно объявил, что английская судовая артиллерия не допустит кого бы то ни было воспрепятствовать посадке на суда армии ген. Деникина.
Все донские казаки носят красные лампасы на брюках и шароварах.
Дальнейшие судьбы южно-русских контрреволюционных армий описаны в книгах того же автора: «Под знаменем Врангеля», 1925 г., г. Ленинград, изд-во «Прибой», и «В стране братушек», 1923 г., г. Москва, изд-во «Московский Рабочий».
Примечания:
Для лучшего понимания сюжета фанфика желательно ознакомиться с источниками, рассказывающими о таком событии, как Новороссийская катастрофа. Это эвакуация Вооруженных сил юга России и беженцев из Новороссийска в марте 1920 года, во время которой бойцами Красной армии и зелёными бандитами были уничтожены тысячи офицеров, солдат, казаков Белой армии и гражданских лиц. А также приветствуется изучение связанных с ним событий.
Публичная бета включена
Выбрать цвет текста
Выбрать цвет фона
100% Выбрать размер отступов
100% Выбрать размер шрифта
Весной 1920 года Рабоче-крестьянская Красная армия прижала казаков к узкой полоске побережья Черного моря. Южанам не оставалось иного выхода, как бежать из страны. Благо, иностранцы, поддерживающие старый царский режим - в основном европейцы - обещали прислать корабли для вывоза беженцев и остатков войск к концу марта, так что продержаться оставалось относительно немного. Незадолго до этого Ростов-на-Дону и Екатеринодар отбили у РККА Новороссийск, потеряв при этом все суда Черноморского флота, поэтому им и приходилось в этот ответственный момент надеяться на помощь извне. Это событие должно было стать последним для южан - еще бы: свободная жизнь в Европе была столь близка, сколь и далека. Время, отделяющее два, по сути противоположных состояния, друг от друга, тянулось медленно, моментами казалось, что оно совсем остановилось. Это пугало, в сердца казаков вселялся страх: «А что если… ничего не получится?» Гнетущее ожидание - как всегда, в тягость, силы - уже почти на исходе: в Донской и Кубанской армиях царила полная анархия и беспорядок. Кольцо вокруг загнанных в ловушку казаков сжималось все плотнее. К тому же, и в отношениях между ними накопилось слишком много противоречий… - Илья! - Игорь, крича, барабанил свободной от бинта рукой в дверь небольшого дома на окраине Новороссийска. Рядом с ним, держа наготове шашку, всматривался в кромешную тьму Ростислав. - Илья, харе спать, открой дверь отцу! Мы в беде! Засов с той стороны щелкнул, затем дверь скрипнула и приоткрылась. На пороге стоял заспанный паренек, одной рукой держащий дверь, другой же протиравший один глаз. - Отец?.. О, дядя Ростя… Что вы тут делаете? Что с тобой, отец? - Спасаемся! Ну, ты пустишь нас или нет?! И ранен не только я. - Ой! Да-да, прости, я просто еще сплю. Заходите. - Казаки, еще раз оглянувшись на улицу, осторожно зашли в дом, затем дверь была закрыта на все имеющиеся замки и еще изнутри задвинута шкафом. - Зачем это? Вы мне уже, наконец, расскажете?! Насколько я знаю, по планам… - Все планы провалились! Все! Если завтра мы не отплывем, то ты нас хоронить будешь! - Ростислав нервно хромал по гостиной, стараясь говорить как можно тише. Правда, получалось весьма плохо, ибо он в любой момент был готов сорваться на крик. - Сядь, придурок! Успокойся и ногу побереги. Илья, есть что поесть?.. - Кубанец на секунду замялся. То ли от нервов, то ли от необдуманности вопроса. - Хотя нет, выпить. Ему надо успокоиться… А потом я тебе все расскажу. - Обижаешь! Выпить есть всегда. - Паренек слабо улыбнулся. Только сейчас, в помещении, оба гостя, наконец, заметили, что Илья был сильно подавлен и тщетно пытался скрыть это за уже почти испарившейся сонливостью. - Сейчас все будет. Дом как дом. Чем-то похожий на распространенные в этих местах мазанки, но все же сильно отличающийся от них. Небольшой - сад, огород и амбар, примыкающие к дому со всех сторон, практически скрывали его от чужих глаз. Да, это место было идеальным укрытием на небольшое время… Завтра утром от этого уже не будет никакого толку, вся округа будет прочесываться… Дом это все же дом, а не иголка - в стоге сена не спрячешь, но эту ночь можно было пережить еще более-менее спокойно. На небе зажглись первые звезды. Немного выпив и много закусив, казаки успокоились, и Игорь начал рассказ. - В общем, Илья, зажали нас к Новороссийску и окрестностям. Да еще и ранили… Меня вот в левую руку, а этого дурака в ногу. Слава Богу, пули насквозь прошли… Но кровь было трудно остановить. - Кубанец прервался, чтобы допить вино. - Так, о чем это я. У красных и моральное, и численное превосходство. Единственный выход… Бежать из страны, как бы ни было жалко покидать ее. Но теперь она умыта в крови… И никогда не будет такой, как прежде… Сегодня… Мы узнавали… Корабли завтра будут, но не столь много, как нам обещали изначально. Большинство мест отведено для тех, кто все еще не хочет предавать Царя и Отечество, для тех, кто был вынужден бежать сюда, под защиту казаков. Хотя… Нас самих бы кто защитил. Для войск, как бы это смешно ни звучало… остается совсем немного мест. И, я боюсь, встанет вопрос о спасении кого-то одного из нас. Вот об этом нам и предстоит подумать этой ночью, ведь того, кто останется, ждет, похоже, неминуемая гибель. - Екатеринодар замолчал. В комнате повисла неловкая гнетущая тишина. Она буквально сковала все вокруг, в том числе и разговаривающих. Немного помедлив, кубанец заговорил снова. - В прочем, нам о многом надо подумать. И поговорить. - Вот оно что… - Новороссийск не знал, что ответить. Ростислав фыркнул. Он-то уж точно понимал, о чем будет разговор. Ну, если Игорь снова хочет все это поднимать… 27 июня 1919 года, г. Ростов-на-Дону, отель «Палас». 02:00. После Южнорусской конференции. Уже несколько часов те немногочисленные постояльцы отеля, кто еще решался оставаться в нем, слышат в коридоре одного из этажей крики, удары и редкие выстрелы. - Как ты посмел предать меня снова?! Ты же обещал помогать мне во всем! Что за ересь ты нес на конференции?! - Что, критику не воспринимаешь?! А я не нанимался тебе в пешки! - От одного удара Игорь уворачивается легко, зато несколько других приземляются точно на его тело. - Можно подумать, ты меня никогда не предавал, а, мистер совершенство?! - Кое-как поднявшись, кубанец пытается отбежать от своего союзника по Белому движению, но Ростислав, вовремя извернувшись, валит его на коридорный пол, покрытый ковром-дорожкой. Драка продолжается уже на нем. - Ну-ка, как там твоя шлюшка, утащившая тебя на самое дно?! И кто же тебя с него достал, не догадываешься ли?! - Так это ты все подстроил?! - Да! Лично сдал Петру! И я чертовски рад, что твоя Одессочка получила по всей строгости, отсидела аж на другом конце империи! Считай это справедливой платой за мои растоптанные чувства, а теперь и моего отца! - Ах ты сволочь! Будто я просил меня вытаскивать! Я, быть может, любил ее! - Град ударов снова. Тонкая струйка крови изо рта Екатеринодара. - А меня, выходит, нет?! - Ростислав на мгновение останавливается, будто ошпаренный. - Да и какого хрена казак, пример для подражания, даже атаман… И вдруг становится вором в законе?! - Игорь улыбается уголками губ. - Что, задел? - А тебе что, завидно? - Игорь изо всех сил старается выбить из рук Ростислава невесть откуда взявшийся револьвер, но раз за разом терпит неудачу. - У меня была любовь, были деньги, была слава, если бы не твоя глупая ревность… - При чем тут ревность?! - Выстрел. Мимо. Еще один. Тоже не в цель. О том, хотел ли Ростов-на-Дону действительно убить Игоря, он подумает потом, а тогда этот тип его очень сильно взбесил. Да что он себе позволяет, в самом деле?! Разве не Ростислав главный в Белом движении на юге? Договаривались же! Так нет, эта дрянь не подчинилась, захотела «прав», начала переговоры с Киевом о помощи и признании… Несколько последующих попыток Ростислава выстрелить оказываются неудачными - нет патронов. - Проклятье… Решение приходит само. Момент - удар револьвером по голове. Екатеринодар валится на пол и больше не двигается. 27 июня 1919 года, г. Ростов-на-Дону, отель «Палас». 03:00. После Южнорусской конференции. Екатеринодар открывает глаза и пытается пошевелиться. Чувствует стягивающие тонкие ограничители по всему телу. Постепенно сознание возвращается. Он сидя. В номере. Привязан к стулу посередине комнаты. - О, очнулся? - Ростислав на корточках рядом. В одной руке тот самый револьвер, в другой бокал вина. - Будешь? - Нет. - Сказал, как сплюнул. - А я сказал, будешь! - Ростов-на-Дону выплескивает содержимое бокала Игорю в лицо. Тот сначала отплевывается, затем облизывается. - Вкусно? - Пошел на хуй! Ростислав усмехается. Ставит пустой бокал на пол. Поднявшись, он довольно нежно касается кончиками пальцев лба кубанца, а затем ласковым движением проводит рукой по его волосам. Но не до конца. - Ай! Ты что делаешь?! - Ростислав рывком тянет Екатеринодара наверх за волосы надо лбом. - Больно? - Отпускает. Теми же пальцами касается губ пленника, тот, опомнившись, пытается кусаться. - Опасная зверушка. - Рука скользит на подбородок, задирает его. - Ну же, скажи мне, как ты не согласен со мной, выскажи все. Я слушаю. Екатеринодар впервые видит эту улыбку у бывшего друга. Ни с того ни с сего ему становится жутко. Это и есть… Ростов-папа?.. 25 марта 1920 года. Окраина г. Новороссийска. - Давайте я вас перевяжу? Бинтов у меня немного, может быть еще старая одежда сгодится?.. - Да, давай. Спасибо. - Кубань морщился от боли, когда сын снимал старую красную от проступившей крови повязку и накладывал новую. - Кста-а-ати, И-игорь, а, может, ты бабой нарядишься? А ты, Илья, за ребенка сойдешь. - Ростислав, немного захмелев, рассмеялся. Ну да, вовремя. Но и разрядить обстановку тоже не мешало. - Ты действительно хочешь узнать все, что я думаю об этом предложении? - Шатен оскалился на блондина, но шашку доставать было очень лень. Да и день выдался напряженный, и кубанец устал настолько, что даже злиться уже нормально не мог. Или не хотелось. А еще и рана сильно заныла от новой повязки. - Вообще, да-а… - Ростислав улыбнулся. - Ну так что, кто поедет? Давай ты, а? Тебе жить надо, у тебя, вон… сынка есть… баба есть… Потом вернешься домой и заживешь счастливо. А я? А у меня никого нет, вот и помирать не страшно будет. «А меня у тебя нет, да?..» - готово было вырваться у Екатеринодара, ему стоило больших трудов сдержаться. Когда-то давно - был. Сейчас… Кто знает. В комнате поселилось долгое молчание. Илья приступил к ноге атамана. Ситуация там была намного хуже, чем у отца, но не смертельная, а это главное. - Подо мной лошадь прострелили, пуля прошла через ногу и застряла в Бурке… убила ее… - Илья… - Игорь позвал сына, чья борьба со сном, похоже, постепенно снова заканчивалась не в его пользу. - Может быть, тебе пойти спать? А мы тут побудем, возможно тоже немного поспим… И обдумаем план действий на завтра. Спасибо, что позаботился о нас, дальше мы сами. В глазах Новороссийска проскочило то, чего Екатеринодар совсем не готов был увидеть - волнение. Он улыбнулся. - Все будет хорошо. Просто верь в это. И доверяй нам. Иди, отдыхай. - Точно?.. Ну ладно. - Паренек поднялся со стула и пошел к себе, оставив обоих казаков за столом в тусклой комнате. 3 июля 1919 года, г. Царицын. - Ты уверен, что хочешь идти сразу на Москву? - Дончанин и волжанин стоят у разложенной на столе карты. Идея, пришедшая в голову Ростову-на-Дону, выглядит по истине безрассудной… Захватить того, кто, как он думал, виновен в смерти его отца. Мучить. Также, как мучился и он когда-то… - Да! - Глаза Ростислава горят местью. - Наконец-то он ответит за все, что сделал с моей семьей… За то, что лишил меня ее… За то, что мое прежнее имя для меня табу. Ах, отец, я отомщу за тебя, отомщу этой семейке… - Не позволяй чувствам подчинить разум… - И это говоришь мне ты? - Ростислав смеется. - Ты, когда-то бывший простым дорожным разбойником… Где твоя жажда приключений и славы, а? Я не узнаю своего друга! Царицын ничего не отвечает, а собеседник продолжает крутиться над картой. - Харьков и Киев, затем Воронеж, Рязань, Тула, Курск, Орел… Все они лишь ступеньки к моей главной цели. К тому же, нет более символичного и опасного пути для тебя, а, Москва?.. А если… Вот так?.. - Грифель скользит по карте, оставляя по-роковому черный след. - Да, так получится определенно раньше Омска! Увижу его удивленную мину уже как новый… - Царь? - Нет. - Ростислав поднимает взгляд на друга, несколько непослушных кудряшек выбиваются из-под его папахи. - Я отдам престол Петру. Как было и как должно быть в России. Я присягал ему, не красным. - Делай что хочешь… - Царицын хмыкает. - Я свое мнение сказал. 25 марта 1920 года. Окраина г. Новороссийска. И снова в воздухе растеклась тишина. Она дополняла полумрак, царивший в помещении, создавая какую-то особенную интимную обстановку. Степные рыцари старались не смотреть друг на друга, отвлекаясь в основном на еду, но также и на вид из окна. Хотя, в прочем, там была такая темень, что глаз выколи, так что это было скорее для галочки. - Может быть все же тебе остаться, а, Дим?.. - Не называй меня так! - Ростислав грозно посмотрел на кубанца. - Это не мое имя! - Я просто… - Игорь опустил голову. - Может быть тебе все же… жить? А я тут буду. С семьей, опять же. Красные поймают… Я раскаюсь во всем, и отпустят… Наверное. - Раскаешься? Предашь? Снова?! - Буркнул на него дончанин. - Как будто ты меня не предавал… - У меня дежа вю. - Ростислав достал пачку сигарет и, чиркнув спичкой, закурил. - Мы уже говорили об этом. Чем все закончилось? С тех пор ты только больше дров наломал. Мало тебе шашней с Киевом, так еще и Лига Наций, еще и… кавказцы? Да из-за тебя провалился столь лелеемый мной план мести! Ты не представляешь, сколько он для меня значил! Прости, ты головой тронулся?.. - Комната наполнилась тонкой пеленой сигаретного дыма. - Ты не лучше, знаешь ли. Да я чуть… - Екатеринодар, казалось, тихо всхлипнул. - Да ты знаешь, что со мной было, когда я узнал о твоем рейде?! Да кто еще тронулся, знаешь! Спроси у Ставрополя, он тебе в красках расскажет, что я чувствовал! Спроси у Царицына, в конце концов… - Кубанец был рад, что собеседник не видел той дрожи, которая внезапно пробила все его тело. - А потом еще твои «отряды порядка»… - Ну знаешь, было за что. - Ростислав встал и, подойдя к сидящему кубанцу, коснулся пальцами его подбородка и приподнял лицо. Когда их взгляды встретились, блондин улыбнулся. - Оставим прошлое. Завтра… Я приказываю тебе плыть и спасти свою никчемную шкуру! - У меня есть право голоса! - Игорь, улыбнувшись, поднялся со своего места. - И ты знаешь, что я скажу… - Да. - Дончанин затушил сигарету. - Как же ты меня достал! Но… Спасибо тебе… В следующее мгновение рука атамана скользнула на пояс к Игорю, и уже через секунду кубанец сидел у него на коленях на потертом диване в углу комнаты. - Что бы ни случалось с нами когда-то… И что бы ни случилось завтра… Знай одно: я все равно тебя очень люблю. Ну живи, ну пожалуйста. Поэтому поплывешь. Я все сказал. - Нежный тихий шепот Ростислава в шею Игоря. Тот ничего не ответил. Все за него сказали губы, которые сначала коснулись губ атамана, а затем глубоко поцеловали. Дальнейшее прощание проходило уже в горизонтальной плоскости. Казалось, в эту ночь Ростя любил Игоря как никогда раньше. Здесь всего было слишком: то слишком страстно, то слишком нежно, то слишком сильно, а то наоборот - слишком медленно, выматывая. Но одно «слишком» было лучше всех предыдущих - это было слишком долго. А чтобы Игорь не стонал, атаман сначала завязал его рот кляпом, потом, когда он спал на его шею из-за толчков, затыкал его рукой, но кубанец не хотел сдерживаться и, кусаясь, глухо мычал от наслаждения. Вроде бы было раза два - точно никто из них не помнил, да и не считал. Им казалось, что они еще так много друг для друга не сделали, так много друг другу не сказали, так много уже потеряли, а вот уже и все, завтра они расстанутся… и, быть может, навсегда. И чем более откровенные позы принимал Игорь, тем сильнее терял голову Ростислав. И не было в целом мире для казаков в ту ночь и до самого утра никого, кроме них самих: не было ни красных, стоящих примерно в сотне километров от этого дома, не было ни проступивших на новых повязках сильных красных пятен от вновь открывшихся от рваных движений ран, не было ни потерянной великой страны, а также не было и Ильи, разбуженного их любовью. Подкравшись к двери гостиной, он видел все движения и слышал все звуки. Сказать, что Новороссийск был в шоке - значит ничего не сказать. Постояв под дверью минут десять и, не выдержав больше, он вернулся обратно в свою комнату - переваривать увиденное и услышанное и не мешать отцу «прощаться» со своим… возлюбленным. 26 марта 1920 года. Окраина г. Новороссийска. Рано утром, наскоро позавтракав остатками с вечера и кое-как сменив перевязки, Ростислав и Игорь оставили дом Ильи, пока тот еще спал. Никто не должен был знать, что они ночевали там. Никто. Иначе бы под арест попадал еще и он, а этого допустить было нельзя. Собирались молча, шли к кораблям - тоже. Оба долго стояли на причале, смотря в землю, а толпа все убывала и убывала. Один шел на смерть, другой - на жизнь. Но что же это за жизнь такая - без любимого-то человека? - Отплывут скоро. Иди. - Как же я пойду, когда ты меня за руку держишь? - Кубанец грустно улыбнулся, посмотрев на любимого. - Я не держу… - Ростислав поднял взгляд. - Уже держишь! - Илья, все также улыбаясь, вложил свою руку в ладонь атамана. - Но я не. Тебе надо… Иди уже! - Т-с-с-с. Я не хочу… - Да ты… Да как ты… - И как тогда, ночью, стало вдруг наплевать на все, что происходит вокруг. Стало никуда не нужно. Хотелось только быть вместе. И дончанин, зная, что потом будет жалеть об этом, крепко сжав руку шатена в своей, потащил его в город. Ему не было больно, несмотря на то, что рана снова открылась. Да и в скорости он убавил мало - все благодаря натренированной выносливости. Они бежали по улицам, не видя ничего вокруг, обходя баррикады и брошенные автомобили, барские экипажи и стараясь не сталкиваться с теми, кто готовил город к последнему решающему сопротивлению, теми, кто не мог или не хотел уехать или уплыть отсюда. Остановились они только в каком-то безлюдном переулке, где Ростислав прижал еще не опомнившегося от долгого и внезапного бега Игоря к стене ближайшего дома и поцеловал. И в этом же поцелуе он почувствовал не только мягкие губы любовника, но и то, как жарко его голени от бьющей в лен бывшей рубашки крови. А боли все еще не было, лишь немного покалывало в том же месте. - Я все же не могу тебя отпустить. Называй меня эгоистом, придурком, но не могу… - В перерыве между поцелуями шептал атаман. - Помрем, так вместе. А не помрем, то и хорошо. - Я бы все равно не смог от тебя уплыть… - Кубанец коснулся кончиком носа щеки Ростислава. - Я и не хотел. - А чего это? - Разве ты не знаешь?.. - Улыбка, а затем новый поцелуй закрепляет их сумасшедшее решение. После него Ростислав сам прислонился спиной к стене. Кубанец понял все. Подняв штанину начальника, он заметил окровавленную повязку. Смерив его обвиняющим взглядом, Игорь снял с себя потертую черкеску, рубашку, затем майку и из нее сделал новые самодельные бинты. Аккуратно снял старые, так же бережно и наложил самодельные. Когда он уже одевался обратно, на его лице на мгновение отразилось то, что он чувствовал. И это не сильно отличалось от недавних ощущений Ростислава. - Пойдем пешком. Медленно! Понял, романтик? - Слушаюсь, командир! Кубанский казак улыбнулся. Черта с два он будет идти медленно, всяко снова не обратит внимания и будет и дальше доводить до такого состояния свою ногу. И как он не понимает, что это очень опасно?.. К Илье они решили не возвращаться. Не зачем было подвергать парня новым опасностям, хотя он впоследствии все равно был допрошен как член семьи Игоря. В прочем, допрошен безрезультатно. Моя хата с краю - ничего не знаю, как говорится. Оба же остались в городе и примкнули к оборонявшим его. Но все их усилия были тщетны - этим же вечером Новороссийск был взят красными. К счастью, в бою они отделались небольшими ранами, но это было ничто в сравнении с тем, что ожидало их в будущем. Ростислав впоследствии много раз жалел, что не впихнул силой Игоря на корабль, много раз упрекал себя за излишнюю слабость перед своим подчиненным. Но кубанец, как бы ему ни было плохо, никогда не издавал ни единого звука: ни когда били, ни когда пытали - он был воспитан в лучших казацких традициях, поэтому честь для него была дороже жизни. Он ни разу не отрекся от Царя ни в душе, ни на словах. Глядя на него, Ростислав и сам заряжался неимоверной энергией стойкости и верности своим идеалам, что, правда, сыграет с ним злую шутку в уже ближайшем будущем. Но беды, которые они пережили в конце Гражданской войны и после нее, были бы более тяжелыми, если бы не тайная сила, следящая за атаманом и будто бы защищающая его от самых крайних наказаний. И это был отнюдь не ангел-хранитель. Сноски: - Кубанско-деникинское (Екатеринодар - Ростов-на-Дону) противостояние обострилось после 26 июня 1919 года. В это день на Южно-русской конференции глава Кубанской краевой рады Николай Рябовол выступил с речью, в которой критиковал деникинский режим. Этой же ночью он был застрелен в холле отеля «Палас» сотрудником деникинского Особого совещания. - В Гардарике судьба Одессы-мамы в XIX веке в большой степени взята с судьбы Соньки Золотой Ручки. - В течение всего 1918 года шла тайная борьба за влияние на Кубань между Украиной и Доном, которые имели своих союзников в краевом правительстве и в перспективе стремились присоединить Кубань к себе. 28 мая 1918 года в Киев прибыла делегация главы Краевой рады Рябовола. Официально предметом переговоров были вопросы установления межгосударственных отношений и оказание Украиной помощи Кубани в борьбе с большевиками. Одновременно велись тайные переговоры о присоединении Кубани к Украине. О характере этих переговоров стало известно представителям Дона и под давлением донского правительства правительство Кубани запретило своей делегации вести переговоры об объединении. - Директива № 08878 («Московская директива») - оперативно-стратегическое целеуказание белогвардейским армиям Юга России во время Гражданской войны в России овладеть столицей РСФСР Москвой, контролируемой большевиками. Директива была дана Главнокомандующим Вооруженных сил Юга России генерал-лейтенантом А. Деникиным 3 июля 1919 года в Царицыне. Результатом директивы стал Поход на Москву летом-осенью 1919 года. - Главный удар силами Добровольческой армии наносился по кратчайшему к Москве направлению, по тому историческому пути, по которому когда-то направлялись татарские набеги, а именно - по водоразделу между Доном и Днепром. - В Гардарике судьба Омска в те годы в большой степени взята с судьбы А.В. Колчака. - Делегация Кубани на Парижской мирной конференции (18 января 1919 - 21 января 1920) ставит вопрос о принятии Кубанской народной республики в Лигу Наций и подписывают договор с представителями меджлиса Горской республики. - Кубанские казаки стали покидать действующую армию; последующие события привели к тому, что дезертирство кубанцев стало массовым и их доля в войсках Деникина, в конце 1918 года составлявшая 68,75%, к началу 1920 года упала до 10%, что стало одной из причин поражения белой армии (в том числе и в походе на Москву). - Конный рейд Мамантова - рейд 4-го Донского корпуса Донской армии Вооруженных сил Юга России 10 августа - 19 сентября 1919 года в период похода ВСЮР на Москву по тылам красного Южного фронта. Слабоумие и отвага?.. - В конце февраля - начале марта 1920 года на фронте наступил перелом, Красная армия перешла в наступление. Деникин пытался бороться с дезертирством, направляя в кубанские станицы так называемые «отряды порядка», формируемые из донских казаков. Но это вызвало ещё большую враждебность кубанцев: станичники выносили решения об удалении Деникина с Кубани, участились массовые переходы казаков на сторону красных.
