В о ключевский что сделал. Чтобы согреть Россию, некоторые готовы ее сжечь. Ученый об истории и жизни

Libmonster ID: RU-10558

Внимательное исследование отношений Ключевского с его учениками должно представлять интерес в связи с вечным вопросом: что же такое история - наука или искусство? В русской историографии Ключевский, несомненно, является главным противником тех, кто хотел бы стать на одну из сторон в этом споре: ученый, который всю жизнь был приверженцем идеи научной истории (в ее социологической позитивистской разновидности середины XIX в.), в то же время являлся художником, лекции которого представляли собой значительное событие в культурной жизни и оставляли у слушателей незабываемое эстетическое впечатление и чей "Курс русской истории" с момента его опубликования в начале нашего века сразу же стал одним из памятников современной русской литературы 1 . Что же Ключевский передал своим ученикам - науку или искусство, метод или вдохновение, схематическое построение или логически последовательное видение исторического развития России, или все вместе взятое? Эти вопросы почти полностью игнорировались в советской историографической литературе. С ними я и решил обратиться к ученикам Ключевского.

Вначале два предупреждения: во-первых, я не ставил перед собой задачи проследить происхождение концепций четырех периодов русской истории, выделенных Ключевским. Его взгляды на социально-экономическую структуру Киевской Руси, происхождение крепостного права, земские соборы в XVI и XVII вв., периоды закрепощения и раскрепощения и толкование других проблем, особенно созданная им общая схема периодизации, - все это так или иначе оказало огромное влияние как на его ближайших учеников, так и на более широкие круги и последующие поколения отечественных и зарубежных историков. Достаточно заглянуть в широко используемый на Западе учебник Н. В. Рязановского, чтобы заметить это влияние 2 . Все, что я сделал, это изучил, что сами ученики Ключевского говорят о своих отношениях с учителем - прежде

ЭММОНС Теренс - профессор Стэнфордского университета (Калифорния, США).

1 М. В. Нечкина сделала обзор мемуарной литературы и откликов общественности на "Курс" Ключевского в написанной ею объемной биографии историка (Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский: история жизни и творчества. М. 1974). Книга изобилует подробностями, но, к сожалению, в ней отсутствует критический анализ манеры изложения материала Ключевским. Четыре тома "Курса" были впервые опубликованы в 1904 - 1910 гг., после чего он неоднократно переиздавался. Последнее советское издание, включающее и неоконченный 5-й том, относится к 1956 - 1959 гг. (Ключевский В. О. Сочинения. В 8-ми тт.). В настоящее время выходит новое издание.

2 Riasanovsky N. V. A History of Russia. N. Y. 1984.

всего в воспоминаниях и во вступительных статьях к основным научным работам; время от времени требовалось обратиться и к самим работам.

Во-вторых, словом "ученики" я не определяю многие тысячи людей, посещавших лекции Ключевского на всем протяжении его преподавательской деятельности в нескольких учебных заведениях, или сотни, возможно, тысячи студентов, которые более чем за 30 лет "прослушали" его курс, обучаясь на историко-филологическом факультете Московского университета. Я имею в виду, в определенной степени субъективно, тех выпускников, которые были "оставлены при кафедре" для написания диссертации и подготовки к преподавательской деятельности в университете и защитили магистерские диссертации при Ключевском. Их было шесть: П. Н. Милюков (17 мая 1892 г.), М. К. Любавский (22 мая 1894 г.), Н. А. Рожков (19 мая 1900 г.), М. М. Богословский (2 ноября 1902 г.), А. А. Кизеветтер (19 декабря 1903 г.), Ю. В. Готье (3 декабря 1906 г.) 3 . Докторскую диссертацию только один из них - Любавский - защитил при Ключевском (28 мая 1901 г.). При этом я отнюдь не берусь утверждать, что Ключевский оказал на этих историков, чье профессиональное и интеллектуальное становление (как, впрочем, и самого Ключевского) происходило под влиянием многоязычной исторической, социологической и философской литературы, исключительное или даже доминирующее влияние. Многие другие, ставшие известными историками (М. Н. Покровский, А. И. Яковлев, В. И. Пичета, С. В. Бахрушин, С. К. Богоявленский, В. А. Рязановский, М. М. Карпович и Г. В. Вернадский) обоснованно считали себя учениками Ключевского, но они либо не защитили диссертации в университете, либо защитили их после ухода Ключевского в отставку.

Широко распространено мнение, что Ключевский вдохновлял, но не учел: он воодушевлял искусством своих лекций, своими оригинальными и точными высказываниями на лекциях, но его modus operandi 4 был недосягаем для студентов: лекциями были даже его семинары; он ставил своих студентов перед совершившимся фактом. Во всем этом Ключевский представляет разительный контраст с П. Г. Виноградовым, который на семинарах по древней и средневековой истории Европы активно обсуждал со студентами проблемы профессии историка, вовлекал их в практическую работу с источниками, показывая, как их критиковать и как ими пользоваться.

В основе этого мнения, по-видимому, лежат воспоминания Милюкова (1859 - 1943), который был первым "аспирантом" Ключевского и учился в Московском университете тогда, когда Ключевский принял там кафедру русской истории (после смерти С. М. Соловьева в 1879 г.). "Он обладал удивительной проницательностью, - писал Милюков, - однако ее источник был недоступен кому-либо из нас. Ключевский смотрел на русскую историю, так сказать, внутренним оком... Эта интуиция была выше наших возможностей и мы не могли идти по стопам своего учителя". И далее: "Профессор накладывал свою стройную законченную систему на нашу tabula rasa 5 . Его пример показывал, что русская история также может являться предметом научного исследования; однако дверь, ведущая в эту систему, осталась для нас закрытой. Поэтому я в основном работал с П. Г. Виноградовым; с Ключевским работать было невозможно" 6 .

Эти воспоминания следует дополнить рассказом Милюкова о его

3 Из них Богословский, Кизеветтер и Готье защитились после официального ухода Ключевского с кафедры в 1901 г.; однако он еще несколько лет продолжал присутствовать при защите диссертаций и, как известно, читал лекции почти до своей смерти в 1911 году.

4 Способ действий (лат.).

5 Чистая доска (лат.).

6 Милюков П. Н. Воспоминания (1856 - 1917). Т. 1. Нью-Йорк. 1955, с. 89 - 94.

первой встрече с Ключевским, где проблема влияния учителя на ученика предстает в несколько ином свете: "Если Ключевский покорил нас сразу, то, конечно, не потому только, что он красиво и эффектно рассказывал исторические анекдоты. Мы искали и нашли в нем прежде всего мыслителя и исследователя, взгляды и приемы которого отвечали нашим запросам.

В чем состояли эти запросы? На это и теперь, спустя тридцать лет с лишним, отвечают первые две лекции "Курса русской истории" В. О. Ключевского. Несмотря на некоторые позднейшие наслоения фразеологии и мысли, существенное содержание методологических взглядов Ключевского на изучение русской истории осталось здесь то же самое, каким мы знали его тогда и каким оно сложилось под непосредственным влиянием тогдашних запросов нашего поколения к методологии и к философии истории". Эти потребности, или запросы, по словам Милюкова, включают в себя отказ от предлагаемых извне схем или целей, как западнических, так и славянофильских; студенты хотели изучать русскую историю "как изучали всякую, с точки зрения общей научной проблемы - внутренней органической эволюции человеческого общежития" 7 .

Милюков подводит итог относительно значения Ключевского для своего поколения студентов в воспоминаниях о Кизеветтере: "Нас объединяло, прежде всего, преклонение перед общим нашим учителем В. О. Ключевским, талант и знания которого нам представлялись недосягаемыми вершинами. Его построение русской истории сразу сделалось нашей путеводной нитью в том лабиринте, каким оставалась для нас та же русская история в руках предшественников Ключевского. Ключевский был для нас настоящим Колумбом, открывшим путь в неизведанные страны... В дружеском общении нашего кружка, связанного приятием новых задач и методов, рекомендуемых университетскими преподавателями (кроме Ключевского, здесь необходимо упомянуть также П. Г. Виноградова), вырабатывались общие взгляды на историю как на науку и намечались темы, подходящие для очередных научных работ. Все это, вместе взятое, и сообщило впоследствии общий характер московской исторической школе" 8 .

И разумеется, в своей первой большой работе - магистерской диссертации о государственных финансах и управлении при Петре I - Милюков упоминает о своем интеллектуальном долге Ключевскому, "университетские чтения которого в весьма значительной степени определили самое содержание моих воззрений по данному вопросу" 9 . Здесь он, конечно, имел в виду критическое мнение Ключевского о петровских реформах в силу их импровизационного характера и тяжелых последствий - вопросы, которые Ключевский ставил в своих лекциях гораздо более остро, чем Соловьев 10 . Здесь же Милюков пишет о том, что считает себя во многом обязанным Ключевскому - не только в истолковании периода правления Петра I, но и в отношении общей концепции историографии: "[Историческая] наука, как мы понимаем ее современные задачи, ставит на очередь изучение материальной стороны исторического процесса, изучение истории экономической и финансовой, истории социальной, истории учреждений: все - отделы, которые по отно-

7 Милюков П. Н. В. О. Ключевский. В кн.: В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания. М. 1912, с. 188, 189.

8 Милюков П. Н. Два русских историка (С. Ф. Платонов и А. А. Кизеветтер). - Современные записки, 1933, N 51, с. 323.

9 Милюков П. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. СПб. 1905, с. XIII.

10 О толковании историками царствования Петра I см.: Riasanovsky N. The Image of Peter the Great in Russian History and Thought. N. Y. 1985, esp. pp. 166 - 176.

шению к русской истории, еще предстоит создать совокупными усилиями многих работников" 11 .

Это заявление носит черты явного сходства с теми словами, которыми Ключевский начал свою докторскую диссертацию о Боярской думе, впервые опубликованную в журнале "Русская мысль" в 1880 - 1881 гг.: "В истории наших древних учреждений остаются в тени общественные классы и интересы, которые за ними скрывались и через них действовали. Рассмотрев внимательно лицевую сторону старого государственного здания и окинув беглым взглядом его внутреннее расположение, мы не изучили достаточно ни его оснований, ни строительного материала, ни скрытых внутренних связей, которыми скреплены были его части; а когда мы изучим все это, тогда, может быть, и процесс образования нашего государственного порядка и историческое значение поддерживавших его правительственных учреждений предстанут перед нами несколько в ином виде, чем как представляются теперь" 12 .

Как отмечали некоторые исследователи работ Ключевского, для своего времени это был беспрецедентный манифест "новой истории". Социологическая направленность его подхода прослеживалась в следующих характерных строках: "В предлагаемом опыте боярская дума рассматривается в связи с классами и интересами, господствовавшими в древнерусском обществе" 13 .

В связи с этим привлекает внимание то, что Ключевский не упоминается в теоретико-социологическом вступлении к ранним изданиям крупной работы Милюкова "Очерки по истории русской культуры", которые начали выходить в 1896 году. Однако это не покажется удивительным, если учесть, что теоретические позиции Милюкова были достаточно четко определены еще до появления Ключевского в университете; что социология Ключевского основывалась на хорошо известных тогда сочинениях и, во всяком случае, его теоретические "лекции" не были напечатаны, а Милюков уже не был студентом в том единственном, 1884/85 учебном году, когда Ключевский читал весь курс по "методологии" 14 . Размышления Милюкова в его вступлении к "Очеркам" об отражении в особенностях развития России всеобщих социологических законов носят черты разительного сходства с замечаниями о теоретическом значении изучения местной (то есть национальной) истории, сделанными Ключевским в первой лекции его "Курса", впервые опубликованной в 1904 году 15 .

Милюков действительно ссылается на Ключевского во вступлении к "юбилейному изданию" "Очерков" (Париж. 1937), где после обширного изложения своей пересмотренной и дополненной социологии он пишет, что имеющаяся в "Очерках" тенденция отдавать преимущество особенностям русского исторического процесса, а не общим чертам

11 Милюков П. Государственное хозяйство, с. XI.

12 Ключевский В. О. Боярская дума древней Руси. Опыт истории правительственного учреждения в связи с историей общества. - Русская мысль, 1880, N 1, с. 48. В изданной в виде книги докторской диссертации Ключевского это высказывание, как и приводимое ниже, отсутствует.

13 Там же, с. 40.

14 До последнего времени "Методология" была единственным неопубликованным циклом лекций Ключевского (копии записей вольнослушателей имеются в ряде библиотек). Теперь он вошел в новое издание "Сочинений" Ключевского (Т. 6. М. 1989). О спецкурсах Ключевского см.: Нечкина М. В. Ук. соч., гл. 6.

15 См. Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. Ч. 1. Изд. 3-е. СПб. 1898, с. 12; Ключевский В. О. Сочинения. Т. 1. М. 1956, с. 25 - 26. Оба историка поддержали, так сказать, теорию контрастов, в соответствии с которой специфика российской истории (по отношению к Европе) делает ее особенно обнадеживающим материалом для изучения "историком-социологом" (Ключевский В. О. Соч. Т. 1, с. 25 - 26). Вопрос научной правомерности изучения русской истории, по всей вероятности, тесно связан с этими рассуждениями.

сходства с общеевропейским, восходит, возможно, к Ключевскому 16 . В целом это лучшее произведение Милюкова представляет собой дополнение к "Курсу" Ключевского, внося в него размышления о культурном и интеллектуальном развитии (но, разумеется, лишь с московского периода и дальше), в значительной мере отсутствовавшие в "Курсе" Ключевского 17 .

Опубликованные заметки Любавского (1860 - 1936) о его учителе менее пространны, чем воспоминания Милюкова, и в основном представляют собой речи - по случаю назначения Ключевского почетным членом Московского университета в 1911 г. и по случаю его кончины. Несмотря на комплиментарный характер этих выступлений, ясно, что Любавский рассматривал свою деятельность как непосредственное продолжение деятельности Ключевского или, точнее, представлял ее себе в рамках тематики, предложенной учителем. Он с одобрением цитирует предисловие к юбилейному сборнику 1909 г. в честь Ключевского (вполне возможно, что это предисловие и написано самим Любавским): "Мы шли в глубь отдельных вопросов, изучая смутное время, преобразования Петра, литовскую Русь, историю русской верховной власти и государственного тягла, судьбы русской деревни, прошлое русского города, от южной окраины московского государства через замосковный край или на далекий поморский север с его мужицкими мирами, - над чем бы мы ни работали, мы всегда исходили из вашего "Курса" и возвращались к нему, как к тому целому, отдельные части которого мы изучали" 18 .

Статья Любавского о Соловьеве и Ключевском, в которой он подчеркнул преемственность дела двух великих историков и то, что Ключевский существенным образом "расширил тематику", заданную его учителем, от истории юридических форм и государственных учреждений к их социальному и экономическому наполнению, вероятно, может являться парафразой отношения Любавского - как он его видел - к своему учителю Ключевскому 19 . В монографии о Литовско-Русском государстве (основанной, как и большинство работ Ключевского, на материалах Московского архива Министерства юстиции, а у Любавского, в частности, на Литовской метрике) и исторической географии (или роли географического фактора в развитии России), Любавский отчетливо сознает себя продолжателем дела Ключевского.

В работе Любавского по истории Литовской Руси видят частичное возвращение к более юридическому и политико-институционному подходу, свойственному государственной школе 20 , однако в целом работа носит следы поразительного сходства с трудом Ключевского "Боярская дума". Здесь мы видим то же внимание к социальному наполнению учреждений; или, точнее, тот же подход к социально-политическим "реалиям" через изучение учреждений. Даже название докторской диссертации Любавского очень похоже на название докторской диссертации Ключевского: "Литовско-русский сейм. Опыт по истории учреждения в связи с внутренним строем и внешнею жизнью государства". Во вступ-

16 Милюков П. Очерки по истории русской культуры. Т. 1. Париж. 1937, с. 29.

17 См. Готье Ю. В. Университет. - Вестник Московского университета, серия 8, История, 1982, N 4, с. 23.

18 Сборник статей, посвященных Василию Осиповичу Ключевскому его учениками, друзьями и почитателями ко дню тридцатилетия его профессорской деятельности в Московском университете. М. 1909, с. II-III.

19 Любавский М. К. Соловьев и Ключевский. В кн.: В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания. Это замечание высказывает Д. Аткинсон в неопубликованной семинарской работе.

20 В этом "возвращении к легализму" М. Карпович видел тенденцию, характерную для тогдашнего молодого поколения историков (Karpovich М. Klyuchevski and Recent Trends in Russian Historiography. - Slavonic and East European Review, 1943, vol. 21, p. 37).

лении автор пишет, что в законах статута 1566 г. о "Великом вальном сойме" "выражен, можно сказать, наиболее общий итог социально-политической истории этого государства за время его самостоятельного существования" 21 .

Взгляд Любавского на смысл своих исследований имеет преимущественно сугубо академический характер, однако его особо Пристальное внимание к истории политической децентрализации и "сословному представительству" в западной России восходит к вопросам, поставленным Ключевским: "А не было ли в нашем прошедшем таких общественных отношений, которые еще могли бы быть восстановлены и послужить интересам настоящего, и есть ли в настоящем обществе силы, элементы, способные понести на себе всю тяжесть общественной самодеятельности, не затрудняя, а облегчая деятельность правительства в интересах народного блага" 22 .

Перед Ключевским этот вопрос - о будущей политической эволюции страны - был поставлен на повестку дня освобождением крестьян и другими "великими реформами" 1860-х годов; но он был уместен и в конце XIX - начале XX в., когда писал Любавский, и "актуальность" его исследований о причинах политической децентрализации и институционных ограничениях царской власти в одной из частей Российской империи кажется не случайной.

В 1915 г. Любавский подошел к опубликованию своего общего курса русской истории, который, по его замыслу, должен был дополнить "Курс" Ключевского: "Мой собственный курс был в некоторых случаях расширением и дополнением этого курса, а с другой стороны кратко касался того, что у Ключевского изложено с особою полнотою и обстоятельностью. Само собою разумеется, что помимо этих отличий состав и содержание моего курса определились в зависимости от разных точек зрения на некоторые стороны русского исторического процесса" 23 .

Представляется значительной роль Ключевского и в том, что Рожков (1868 - 1927) вел упорные искания в области обществоведения, ставшие главными в его работе после магистерской диссертации о сельском хозяйстве XVI в.: Ключевский и Конт способствовали формированию у Рожкова социологического видения истории 24 . В некотором смысле "экономический материализм" Рожкова, его своеобразный, но последовательный монизм, основанный на сочетании позитивизма Конта и марксизма, являлся продолжением, в следующем поколении, интереса Ключевского к исследованию "исторических законов" 25 , который не удалось реализовать его учителю из-за особого склада ума и пристрастия к прикладным исследованиям.

В отличие от более поздних работ диссертация Рожкова, представляющая собой исследование экономического кризиса конца XVI в., была чем-то вроде широко задуманной "экономической истории", хорошо вписывающейся в наследие Ключевского: в ней идет речь о климатических условиях и почвах, демографическом факторе, торговле и отношениях собственности, а также о сельском хозяйстве в узком смысле. Эта работа была основана на архивных документах, и выяснение в ней материальных условий, сопутствовавших процессу закрепощения, рас-

21 Любавский М. К. Литовско-русский сейм. М. 1900, с. 1.

22 Ключевский В. О. Боярская дума, с. 50.

23 Любавский М. К. Лекции по древней русской истории до конца XVI века. М. 1918, предисловие. В своих лекциях он особенно возражал против определения Ключевским Киевской Руси как государства, основанного на торговле (с. 64 - 69).

24 Рожков Н. А. Автобиография. - Каторга и ссылка, 1927, N 32, с. 161 - 165.

25 Это замечание сделано Г. П. Федотовым (Федотов Г. П. Россия Ключевского. - Современные записки, 1932, т. 50, с. 353 - 354).

ценивалось как подтверждение теории Ключевского о зарождении крепостного права 26 .

В последующем Рожков вышел за рамки стандартного исторического исследования, однако, в работе "Город и деревня в русской истории" (1902 г.) - блестящем кратком (на 84 страницах) очерке экономической истории России, - несмотря на ее новаторский, последовательно материалистический или экономико-детерминистский подход, была сохранена основная периодизация Ключевского. К его четырем периодам (киевский, удельных княжеств, московский, дореформенный имперский) Рожков добавил пятый - пореформенный 27 . Демографическим изменениям Рожков отвел при этом важное место, вероятно, также под влиянием Ключевского.

Если Рожков был более, чем другие ученики Ключевского, склонен к теоретическим исследованиям, то Богословский (1867 - 1929) интересовался теорией, возможно, менее остальных. В статье для мемориальной книги о Ключевском (1912 г.) Богословский, как и Любавский, делает упор на преемственности между Ключевским и Соловьевым. Он с одобрением вспоминает замечание Ключевского: "Я - ученик Соловьева, вот все, чем я могу гордиться как ученый" 28 . Богословский достаточно ясно дает понять, что он относится к Ключевскому так же, как Ключевский к Соловьеву. В 1911 г., после того как Кизеветтер и многие другие профессора и преподаватели ушли в отставку в связи с делом Л. А. Кассо, Богословский получил кафедру русской истории. По этому поводу он писал: "Раз я остался, я совершенно правильно поступил, заняв пустую за уходом Кизеветтера кафедру, и очень хорошо сделал. Если бы я ее не занял, был бы на нее посажен Довнар- Запольский или кто-либо хуже и расплодил бы здесь свою школу. Я же сохранил для московской кафедры традиции главы нашей школы В. О. Ключевского, сберег их в чистоте и этим имею право гордиться" 29 .

Богословский подчеркивает нелюбовь Ключевского к абстрактному мышлению ("Как топливо для огня, для его мысли всегда нужен был конкретный, реальный, фактический материал. Фактами как бы заменялись для него логические понятия"), строго индуктивный характер его рассуждений, а также его способность скрупулезно анализировать архивные документы ("поистине соловьевская трудоспособность"). В заключение он пишет: "Вот почему он органически был неспособен задаваться задачей вывести весь ход русской истории из какого-либо единого отвлеченного начала".

Тем не менее Богословский признает, что Ключевский отдавал предпочтение определенным группам фактов - политическим, экономическим и в особенности общественным; соответственно - его особенно интересовала история "общественных классов": "Если бы нужно было определить главную, господствующую склонность Ключевского, как историка, я бы назвал его историком общественных классов". Больше всего интересовала его история политической элиты: "И в "Боярской думе", и в курсе он подробно изучает эволюцию высших правящих слоев, торговую аристократию Днепровской Руси, землевладельческую дружину и монастырское общество Верхневолжской, титулованное московское боярство XV-XVII веков и пришедшее ему на смену пестрое по составу мелкопоместное дворянство XVIII и XIX столетий, производящее через гвардию дворцовые перевороты" 30 .

26 Рожков Н. Сельское хозяйство московской Руси в XVI в. М. 1899.

27 Рожков Н. А. Город и деревня в русской истории. СПб. 1913, с. 6 - 7.

28 Богословский М. М. В. О. Ключевский как ученый. В кн.: В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания, с. 31.

29 Цит. по: Черепнин Л. В. Отечественные историки XVIII-XX вв. М. 1984, с, 111.

30 Богословский М. М. Ук. соч., с. 35 - 40.

Подобно Милюкову и некоторым другим ученикам Ключевского, Богословский сравнивает своего учителя с Виноградовым: в отличие от последнего сила Ключевского была не в семинарах, на которых он был "догматиком", излагавшим свои заранее подготовленные выводы и никогда не ставившим знак вопроса в конце своих критических комментариев; Ключевский чувствовал себя свободно в лекционном зале, где слушатель должен был пассивно воспринимать его выводы, а не в лаборатории, где студент изучал методы путем самостоятельной работы под руководством преподавателя. Тем не менее именно Ключевский предложил Богословскому тему для дипломной работы: "Писцовые книги, их происхождение, состав и значение в ряду источников истории Московского государства. XV, XVI, XVII вв." 31 .

Как дипломную работу Богословского, так и последующие магистерскую и докторскую его диссертации ("Областная реформа Петра Великого", 1902 г., и "Земское самоуправление на Русском севере в XVII в.", 1909 - 1912 гг.), а также оставшийся незавершенным главный труд "Петр I. Материалы для биографии" (тт. 1 - 5. М. 1940 - 1948) характеризуют объемность и кропотливые поиски в ранее не использованных и плохо организованных архивах. Его дипломную работу предваряет эпиграф: "В науке приятно быть и простым чернорабочим" 32 .

Магистерская диссертация, по-видимому, продолжает стремление сопоставить замысел петровских реформ с его реальным воплощением - линию, характерную для истерической науки конца XIX в., уходящую через Милюкова к Ключевскому. В докторской же диссертации Богословского, как и в работе Любавского о Литовско-Русском государстве, прослеживается линия, берущая начало в тематике, разработанной Ключевским во вступлении к "Боярской думе": прецеденты и альтернативы самодержавия, или, точнее, бюрократического абсолютизма, в допетровском прошлом России. В исследовании Богословским органов самоуправления на русском Севере, сохранившихся, по его мнению, без изменений до середины XVII в., задача определена в рамках, также установленных во вступлении к "Боярской думе" (которые, несомненно, присутствовали и в первой диссертации): отталкиваясь от законоположений о земских учреждениях московской Руси, добраться до скрытой за ними реальности, узнать, каким образом они претворялись в действительности и до какой степени стали реальностью.

Элемент современности в исследовании Богословского дает себя почувствовать в его выводе: "Вся государственная структура во главе с земским собором, имея в своем основании самоуправляющиеся уезды и волости, была построена на принципе "земского самоуправления"; она полностью соответствует этому принципу, и земский собор во главе уездных и городских органов самоуправления имеет под собой необходимое основание. Народное представительство в центре явилось неизбежным завершением местной уездной и слободской автономии" 33 .

Склонность к новаторским архивным изысканиям и современный интерес к политическим учреждениям древней Руси связывали Богословского с его учителем, равно как и его неизменное внимание к истории политической элиты, которое он перенес и на исследование дворянства XVIII века.

Среди учеников Ключевского самым горячим его поклонником и, видимо, самым любимым был Кизеветтер (1866 - 1933) 34 . "Было бы не-

31 Черепнин Л. В. Ук. соч., с. 98 - 99. Текст, цитируемый Черепниным, является воспоминанием Богословского о Виноградове, относящимся к 1927 г. (см. Богословский М. М. Историография, мемуаристика, эпистолярия. М. 1987, с. 80).

32 Цит. по: Черепнин Л. В. Ук. соч., с. 99.

33 Богословский М. М. Земское самоуправление. Т. 2, с. 260.

34 Ключевский поддержал кандидатуру Кизеветтера (а не Богословского) для замещения кафедры русской истории в 1911 году (Ключевский В. О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М. 1968, с. 216 - 217).

достаточно сказать, - писал он в некрологе на смерть учителя, - что Ключевский двинул вперед или реформировал науку русской истории. Мы будем гораздо ближе к истине, сказав, что он эту науку создал". Для Кизеветтера Ключевский был олицетворением ученого и поэта, сочетания, необходимого для действительно великого историка: "Ученый и поэт, великий систематик- схематизатор и чуткий изобразитель конкретных явлений жизни, первоклассный мастер широких обобщений и несравненный аналитик, ценивший и любивший детальные и микроскопические наблюдения, - таким был Ключевский, как историк" 35 .

Принято считать, что среди учеников Ключевского Кизеветтер лучше всех владел литературным стилем и лекторским искусством. Даже сдержанный Милюков признавал, что Кизеветтер обладал особым талантом 36 . В статье 1912 г. Кизеветтер писал прежде всего о даре Ключевского как преподавателя и особенно подробно характеризовал природу его лекторского мастерства, с помощью которого "как-то неуловимо, но тем не менее необыкновенно сильно подчеркивалась... конкретная основа его сложных и тонких научных обобщений" 37 . Внимание Кизеветтера к лекторскому мастерству Ключевского было столь велико, что он заимствовал у своего учителя некоторые необычные речевые обороты 38 . В любом случае, по словам Милюкова, этот талант Кизеветтера сочетался с любовью к подробному историческому анализу и копанию в архивах 39 .

Монография Кизеветтера о русском городе в XVIII в., в особенности его диссертация "Посадская община в России XVIII столетия" (1903 г.), характеризуют его как последователя Ключевского и в этом отношении: он использовал архивные материалы (главным образом архива Министерства юстиции) и ставил перед собой цель выявить общественно-экономические и политические реалии, скрытые за этим учреждением (посадской общиной). Основным содержанием работы являются отношения с государством, а не социальная история - русского города в XVIII столетии. Исследование Кизеветтера по праву считалось первым исследованием "третьего сословия" России XVIII века.

Подобно своим коллегам Милюкову и Богословскому, Кизеветтер подчеркивал трагическую пропасть, разделявшую планы абсолютистского государства XVIII в. и лежавшую под ним "московскую" реальность, и выносил им обвинительный приговор: "Вся правительственная политика XVIII в. по отношению к посадскому самоуправлению может быть охарактеризована, как попытка достигнуть совершенно недостижимой цели: осуществлении высших культурных задач внутренней политики на старой основе тягла. В результате высшие культурные задачи осуществления не получали, а посадское тягло становилось несноснее, чем прежде, и в сознании посадского населения отлагался только один вывод: что попечительные заботы правительства стоят очень дорого, что жить стало тяжелее, и отнюдь не лучше" 40 . В связи с этим вспоминается фраза, которой Ключевский охарактеризовал "новый период" русской истории: "Государство пухло, а народ хирел" 41 .

Вывод из этого наблюдения, сделанный Кизеветтером, свидетельствует о том, в какой большой мере его работа об исторических корнях самоуправления в России отвечала требованиям современности: "Истори-

35 Кизеветтер А. А. Памяти В. О. Ключевского. - Русская мысль, 1911, N 6, с. 135, 139.

36 Милюков П. Н. Два русских историка, с. 324.

37 Кизеветтер А. А. В. О. Ключевский как преподаватель. В кн.: В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания, с. 167.

38 Готье свидетельствует об этом на основании собственных наблюдений (Got"e Iu. V. Time of Troubles. Princeton. 1988).

39 Милюков П. Н. Два русских историка, с. 323 - 325.

40 Кизеветтер А. А. Исторические очерки. М. 1912, с. 271.

41 Ключевский В. О. Соч. Т. 3. М. 1957, с. 12.

ческое изучение минувших эпох в развитии нашего самоуправления приводит,., к тому же заключению, что и наблюдения над современной нам действительностью: для удовлетворения самых насущих потребностей и нужд нашей родины приходится желать, прежде всего, одного - чтобы навстречу началам истинной общественной самодеятельности широко и свободно распахнулись все двери и все окна государственного здания России" 42 .

Готье (1873 - 1943) оставил два упоминания о Ключевском за 1891 - 1895 гг., когда был студентом 43 . В целом Готье подтверждает мнение о Ключевском как о сдержанном и строгом преподавателе, семинары которого были скорее лекциями и который читал свой общий курс из года в год практически без изменений, "заставляя полюбить историю родной страны" 44 . Как и другие, Готье сравнивает Ключевского с Виноградовым, чьи семинары "научили меня, как надо работать". Кроме того, Готье полагает, что наибольшее влияние на его формирование как историка оказал семинар Милюкова, проводившийся "совершенно в виноградовском, стиле". Именно под влиянием Милюкова Готье выбрал темой дипломной работы защиту южных границ Московского государства в XVI в., и в процессе ее подготовки часто встречался с Милюковым. Оценивая влияние, которое оказали на него оба его учителя, Готье пишет: Ключевский "зажег в моей душе особый интерес к русской истории, а на семинаре Милюкова я пополнил свои первые научные знания" 45 .

Однако, по словам Готье, влияние Ключевского было отнюдь не просто вдохновляющим, он отвергает мнение, что Ключевский был "великим человеком, но не педагогом", рассказывает, как попытался получить подробные рекомендации по отбору литературы для подготовки к магистерским экзаменам и в конце концов Ключевский посоветовал ему "поработать самостоятельно". Позже Готье понял, что со стороны Ключевского это было отнюдь не безразличием к будущим профессиональным историкам: "Во всем этом нельзя не видеть сознательных приемов своеобразной ученой педагогии, выработанной многолетней практикой, долгими думами сильного и оригинального ума" 46 .

Главные труды Готье, его магистерская и докторская диссертации точно следуют образцу Ключевского, знакомому по работам других его учеников. Работа Готье "Замосковный край в XVII веке. Опыт исследования по истории экономического быта московской Руси" (,М. 1906) большей частью основана на писцовых книгах, подобно первой диссертации Рожкова и второй Богословского. Она представляет собой исследование по экономической истории ("историю экономических условий"), характерное для школы Ключевского: работа содержит анализ административных структур ("областное деление", по Любавскому), географии населения и отношений земельной собственности - в качестве дополнения к строго "экономическому" вопросу о сельскохозяйственной продукции. Если Рожков исследовал социально- экономическое основание Смутного времени, то Готье изучил его общественно- экономические последствия.

Исследование Готье "История областного управления в России от Петра I до Екатерины II" (М. 1913), первый том которого представлял собой докторскую диссертацию, является характерной попыткой выявить не только административные положения и структуры, но и их функционирование и общественные реалии. Как и Кизеветтер, в работе "Посад-

42 Кизеветтер А. А. Исторические очерки, с. 273.

43 Готье Ю. В. В. О. Ключевский как руководитель начинающих ученых. В кн.: В. О. Ключевский. Характеристики и воспоминания, с. 177 - 182; его же. Университет.

44 Готье Ю. В. Университет, с. 21.

45 Там же, с. 23.

46 Готье Ю. В. В. О. Ключевский, с. 182.

екая община", Готье рассматривает весь опыт послепетровского областного управления в XVIII в. в свете назревания екатерининских реформ. (Второй том этого исследования, законченный в 1922 г., но опубликованный только в 1941 г., в большей мере посвящен исторической обстановке и результатам реформы 1775 года.)

Будучи самым молодым в этой группе учеников Ключевского, Готье считал себя продолжателем дела не только учителя, но и своих старших товарищей. По его словам, идею магистерской диссертации он почерпнул в работе Рожкова по экономике XVI в., а вторая диссертация была задумана как продолжение исследования Богословского об областных реформах Петра. Другая отличительная черта работ Готье, по его свидетельству, состоит в том, что центральное место в них занимала история политической элиты - дворянства. В своем дневнике он характеризует "Замосковный край" "в основном как историю дворянства XVII в. в главных его чертах" и историю областного управления XVIII в., являвшуюся "ни чем иным, как повседневной историей дворянства от Петра I до Екатерины II - в период, когда оно, в сущности, завоевало все" 47 .

Таким образом, самый младший из первого поколения учеников Ключевского намеревался завершить разработку тематики, определенной его учителем 48 . По-видимому, интерес Готье к роли дворянства в истории России сродни интересу Ключевского 49: это зачарованность не дворянина, который с помощью образования приобщился к европейской культуре, исторически являвшейся, по словам Ключевского, "сословной монополией господ"; но дворянство не выполнило своей роли: получив доступ к просвещению и став привилегированным сословием к концу XVIII в., оно, удовлетворенное своими привилегиями, так и не смогло стать настоящим первым сословием, замедлив, таким образом, превращение России в современное европейское государство 50 .

Здесь возникает вопрос о социальном происхождении учеников Ключевского. Так или иначе, следует иметь в виду, что все они, как и сам Ключевский, были скромного происхождения. Четверо из них - определенно из простой среды: Любавский, как и Ключевский, был семинаристом (то есть принадлежал к духовному сословию), отец Богословского также был семинаристом; Рожков являлся сыном провинциального школьного учителя, то есть происходил из мелкой, или "демократической", интеллигенции; Готье - из семьи книготорговцев (его прадед, французский буржуа переселился в Россию при Екатерине). Правда, Милюков вышел по линии отца из скромной чиновничьей семьи (его мать родилась в более аристократической дворянской семье), а любимый ученик Ключевского Кизеветтер был сыном тайного советника, то есть происходил из верхнего слоя служилого дворянства.

По статистике, социальное происхождение в целом профессуры Московского университета, в частности на историко-филологическом факультете, было более высоким. Особенно обращает на себя внимание отсутствие среди учеников Ключевского лиц из поместного дворянства 51 .

Что касается политических и идеологических взглядов учеников Ключевского, то они были разнородными, начиная с Рожкова - одно время члена фракции большевиков - и заканчивая очень умеренным конституционным монархистом Любавским. Между ними располагались,

47 Gotje Iu. V. Op. cit.

48 Богословский М. М. В. О. Ключевский как ученый, с. 38.

49 Нечкина также отмечает непреодолимое влечение Ключевского к истории "первого сословия".

50 Ключевский В. О. Соч. Т. 3, с. 10 сл.

51 В 1906 - 1908 гг. из 22 членов историко-филологического факультета 8 были дворянского происхождения, 8 - духовного, 3 - из чиновничьей, 1 - из купеческой среды, 1 - из военных и 1 иностранец. На этом факультете было меньше дворян к больше выходцев из духовенства, чем на других факультетах; всего в университете было 43% дворян и 13% - из духовенства (данные М. фон Хагена).

вероятно, столь же умеренные приверженцы конституционной монархии, некогда октябрист Богословский, несколько левее - кадет Готье (по политическим убеждениям он тесно смыкался с П. Б. Струве) 52 , радикальный демократ и лидер партии кадетов Милюков и его соратник по партии Кизеветтер. "Поповичи" были наиболее консервативными, а "выходец из третьего сословия", что неудивительно, - отъявленным радикалом, за которым следовали отпрыски служилого дворянства. Наиболее европейским или наднациональным мировоззрением обладали, вероятно, каждый по-своему, Милюков 53 и Рожков, за ними шел Кизеветтер, остальные же по мировоззрению были скорее националистами. Однако ни одного из них нельзя назвать славянофилом или народником, по крайней мере, в смысле идеализации русского крестьянства.

По мнению ряда авторитетных советских историографов, "школы Ключевского" не существовало по той простой причине, что ему не хватало связной теории истории. Он якобы не только неправильно представлял себе природу общественного класса и не сумел осознать главную движущую силу истории - классовую борьбу; у него вообще не было какой-либо монистической концепции истории: несмотря на его склонность к "экономическому материализму" (читай: главенству экономического фактора без учета диалектики), он был в конечном счете эклектиком. Итак, нет теории - нет метода - нет школы.

Такое мнение чрезвычайно красочно, хотя и не слишком уважительно высказал Покровский, являвшийся ведущей фигурой в первом поколении советских марксистских историков и, видимо, так никогда и не простивший Ключевскому своего провала на магистерском зкзаімене: "Принято говорить о "школе" Ключевского. Если какой-нибудь ученый органически не мог иметь школы, то это именно автор "Боярской думы", единственный метод которого заключался в том, что в старое время называли "дивинацией". Благодаря своей художественной фантазии Ключевский по нескольким строкам старой грамоты мог воскресить целую картину быта, по одному образчику восстановить целую систему отношений. Но научить, как это делается, он мог столь же мало, сколь мало Шаляпин может выучить петь так, как сам поет. Для этого нужно иметь голос Шаляпина, а для того нужно было иметь художественное воображение Ключевского" 54 . В принципе тот же аргумент был использован ученицей Покровского Нечкиной. "Трагедия" Ключевского состояла в том, писала она 60 лет тому назад, что он не поднялся до марксизма 55 , и этой точки зрения она придерживалась во всех последующих работах.

Если все-таки допустить, что история является земным занятием 56 , не имеющим ничего общего с метафизикой или открытием "законов", то Покровский, Нечкина и их сторонники в лучшем случае пришли к своему заключению исходя из ложных посылок. Действительно, было бы, вероятно, разумным избегать термина "школа Ключевского" (или даже "московская школа": преимущество здесь состоит в том, что корни ее уходят к Соловьеву, учителю Ключевского) хотя бы потому, что влияние и того и другого на русскую историографию конца XIX - начала XX в. было всеобъемлющим. Это становится очевидным, если обратиться к работам таких выдающихся представителей "петербургской школы", как С. Ф. Платонов или А. С. Лаппо- Данилевский.

52 См. Pipes R. Struve: Liberal on the Right, 1905 - 1944. Cambridge (Mass.). 1980.

53 Cm. Riha T. A Russian European: Paul Miliukov in Russian Politics. Noire Dame (Ind.). 1968.

54 Покровский М. Н. Марксизм и особенности исторического развития России. Л. 1925, с. 76.

55 Нечкина М. В. В. О. Ключевский. В кн.: Русская историческая литература в классовом освещении. Т. 2. М. 1930, с. 345.

56 Veyne P. Comment on ecrit l"histoire. P. 1978, p. 99 etc.

И все же некоторые устойчивые черты исторической науки в том виде, в каком она существовала в Московском университете и за его пределами в течение двух последних десятилетий XIX и двух-трех первых десятилетий XX в., говорят о влиянии Ключевского. Некоторые из этих характерных черт отмечены Нечкиной: постановка крупных вопросов, значительный хронологический охват, четкая проблематика; внимание изучению политических форм и отношений, проникающему, однако, в их социальную и экономическую подоплеку; широкое использование архивов и представление новых "фактов". Нечкина также отмечает общую тенденцию, свойственную ученикам Ключевского, продвигать границу хронологии в XVIII век 57 .

Эти особенности хорошо подмечены, хотя далеко не исчерпывают метод Ключевского. Рассматривая юридические и делопроизводственные записи в качестве источников сведений о широком круге социальных и экономических структур и процессов, "школа" Ключевского за одно поколение настолько расширила тематику исторического исследования, определение "событийного", что все это преобразило облик русской историографии 58 . Некоторые из работ его учеников поражают современностью понимания "событийного", опередив почти на целое поколение достижения школы "Анналов". Ученики Ключевского в основном разделяли позитивистский взгляд на историю как на накопление документов, что уже исключало возможность смелых культурно- антропологических и социально-психологических попыток толковать историю (предпринятых лучшими приверженцами "Анналов"), но им все-таки удалось расширить тематику, а огромный интерес к документам придает их работам непреходящую ценность.

Что бы ни говорили советские историографы о "кризисе буржуазной историографии", два последних десятилетия XIX и начало XX в. (до первой мировой войны) были периодом значительного движения вперед - ведь до этого прогресс большей частью определялся расширением круга изучаемых вопросов: наблюдалась тенденция более широкого охвата тех сторон человеческой деятельности, которые считаются событийными, а не более глубокого их исследования или усовершенствования метафизического подхода, - процесс, представляющий собой горизонтальное, а не вертикальное развитие исторической науки.

Судя по рассказам учеников Ключевского, его роль во всем этом была основополагающей. Покровский и другие поняли все неверно: то, чему учил Ключевский, не было "методом" с маленькой буквы - это было общим достижением науки, которому можно было научиться у других; не было это и "Теорией" с большой буквы - метафизикой. Это было наглядным показом, частично в монографиях и, большей частью, в его курсе, широты охвата тематики и значительного числа явлений - экономических, социальных, политических, демографических, географических, которые могли бы послужить для построения рациональных толкований истории; одним словом, тот самый "эклектизм", который Нечкина назвала его "трагедией".

Во вступлении к своему "Курсу" Ключевский объясняет этот "эклектизм" в абстрактных социологических выражениях: "Бесконечное разнообразие союзов, из которых слагается человеческое общество, происходит от того, что основные элементы общежития в разных местах и в разные времена являются не в одинаковом подборе, приходят в раз-

57 См. Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский, с. 375.

58 С этой точки зрения "школа" должна включать ряд видных московских историков, присоединившихся к ней после ухода Ключевского в отставку (то есть приблизительно в период между 1905 и 1917 гг.), и, вероятно, С. Ф. Платонова, который своей крупной работой о Смутном времени во многом обязан Ключевскому (см. Пичета В. И. Введение в русскую историю. М. 1923, гл. 17 - 18; Цамутали А. Н. Борьба направлений в русской историографии в период империализма. Л. 1986, гл. 2).

личные сочетания, а разнообразие этих сочетаний создается в свою очередь не только количеством и подбором составных частей, большею или меньшею сложностью людских союзов, но и различным отношением одних и тех же элементов, например, преобладанием одного из них над другими. В этом разнообразии, коренная причина которого в бесконечных изменениях взаимодействия исторических сил, самое важное то, что элементы общежития в различных сочетаниях и положениях обнаруживают неодинаковые свойства и действия, повертываются перед наблюдателем различными сторонами своей природы. Благодаря тому даже в однородных союзах одни и те же элементы стоят и действуют неодинаково" 59 .

"Здесь, - пишет Нечкина, - полнейший отказ от исторического мовизма, во- первых, а, во-вторых, здесь отказ от философии истории вообще" 60 . В первом случае она права; мы могли бы согласиться с нею и во втором, если бы только разделяли ее точку зрения на "философию истории". Аналитический эклектизм Ключевского сочетался с настойчивостью в использовании архивных материалов 61 , также подкрепленной наглядным примером. Это и были две составляющие его "учения", оказавшие наибольшее влияние на его учеников и сформировавшие отличительные черты его "школы". Ни явная несостоятельность некоторых мнений Ключевского, ни логические противоречия его периодизации не могут помешать оценить по достоинству значение его подхода к прошлому России для последующего поколения русских историков.

Второй отличительной чертой "школы Ключевского" было крайне критическое отношение к бюрократически-абсолютистскому государству и его способности проводить реформы, направленные на благо страны. В значительной мере эта тенденция, наметившаяся в историографии в последние десятилетия XIX и в первые годы XX в., явилась отражением падающего авторитета самодержавия; она широко проявилась в русском образованном обществе в период "контрреформ" Александра III и в первое десятилетие царствования Николая II, что в совокупности привело к революции 1905 года. В академической историографии линия преемственности прямо восходит к Ключевскому и идет от него (судя по тому, что мы знаем о годах его формирования) к "реализму" 1860-х годов; как и многое другое в России конца XIX в., все это начинается в сумятице эпохи реформ. (Вопрос об антидворянском уклоне, также являвшемся отличительной чертой "школы", есть явление того же порядка.)

Еще одна отличительная черта, прослеживаемая в работах учеников Ключевского и имеющая непосредственное отношение к вышесказанному, также свидетельствует о современности мышления этих ученых. Это огромное внимание к исследованию традиций децентрализации и самоуправления в русской истории. Эта проблема наряду с анализом способности самодержавия проводить реформы заняла значительное место в обильной литературе по теории и истории русских политических институтов, изданной в 1905 и последующие годы. Вполне возможно, что ученые рассматривали тогда свои объемистые монографии как вклад в общественное движение. Здесь также можно провести ли-

59 Ключевский В. О. Соч. Т. 1, с. 23 - 24.

60 Нечкина М. В. В. О. Ключевский, с. 311.

61 Ряд авторов поднимает вопрос о том, являлся ли Ключевский мастером архивных изысканий; наиболее рьяные из "их утверждают даже, что он прекратил поиски в архивах после защиты магистерской диссертации, то есть в 1872 г"-перед тем, как начал работу над докторской диссертацией "Боярская дума" (Kliuchevskii"s Russia: Critical Studies. - Canadian-American Slavic Studies, vol. 20, N 3 - 4, Fall - Winter 1986). Трудно согласиться с этим утверждением, зная о том единодушии и благоговении, с каким ученики Ключевского отзывались о блестящем знании им источников по истории древней Руси (правда, к концу XIX в. многие из них были опубликованы).

нию вспять к Ключевскому, например, его программным декларациям; в частности во вступлениях к "Боярской думе" и "Курсу". Конечно; гражданственностью ученики Ключевского обязаны отнюдь не только своему учителю. Подобные взгляды были характерны для многих русских ученых в те годы. Однако элемент современности в поиске методов и обобщениях московских историков обозначен более четко, чем в работах их петербургских современников, пытавшихся примкнуть к номиналистской традиции, идущей от К. Н. Бестужева-Рюмина (1829 - 1897) 62 .

Интересно, что, судя по свидетельствам Милюкова, Кизеветтера и Готье, методы исследования обсуждались этими учениками Ключевского и являлись результатом совместных усилий. В этом отношении группа студентов, объединившихся вокруг Милюкова в период его преподавательской деятельности в конце 1880-х - начале 1890-х годов в Московском университете, представляла собой главный форум "школы Ключевского". Вероятно, своим своеобразием она во многом обязана усилиям Милюкова, политическая и идеологическая активность которого в эти годы достигла высокого уровня (что и привело к его удалению из университета в январе 1895 года) 63 .

И наконец, возникает вопрос, каким образом теоретические и социологические взгляды Ключевского оказали влияние на его учеников, если эти взгляды вообще оказали на них какое-либо влияние? Начнем с выяснения того, каким образом эти взгляды повлияли на практическую деятельность самого Ключевского. Такие разнящиеся с идеологической точки зрения исследователи его творчества, как Федотов и Нечкина, отрицают какую-либо связь между его взглядами и практической деятельностью, по крайней мере какую-либо связь положительного характера.

Федотов, эмигрантский историк русской религиозной мысли, писал, что Ключевский, "конечно", "не был социологом, не был теоретиком вообще", но, как человек своего времени (имеются в виду 1860-е и 1870-е годы), чувствовал необходимость "оправдывать свою историческую работу перед судом Социологии" и в этом состояло значение теоретического вступления к его "Курсу". По словам Федотова, "историк в Ключевском был терроризирован социологией, и делал вид, что принимает ее социальный заказ. Только ученик его, Рожков, уже на почве марксизма, сделал опыт "социологического" построения русской истории". Отрицательной стороной отношения Ключевского к "социологии", по мнению Федотова, явилось то, что оно лишило Ключевского возможности сколько-нибудь адекватно подойти к личности и, следовательно, к духовной культуре в русской истории 64 .

Нечкина, характеризуя курс Ключевского по методологии (1884 - 1885 гг.), делает следующее заключение: "Пожалуй, самой драматической чертой эклектической методологии Ключевского является то, что она оказалась практически ненужной ему самому... Методологическая

62 Бестужев-Рюмин отверг идею законов, применимых исключительно к истории, и, как правило, с подозрением относился к широким обобщениям, постоянно критикуя труд Соловьева и с той и с другой точки зрения. В результате он поощрял археографические изыскания своих учеников (Рубинштейн Н. Л. Русская историография. М. 1941, с. 411 - 414).

63 Возможно, рамки дискуссий были определены на ежемесячных заседаниях дискуссионных кружков Виноградова, на которые приглашались историки, юристы и экономисты. Заседания, проходившие регулярно в 90-х годах XIX в. и прекратившиеся после 1898 г. (с учреждением официального Исторического общества университета), обычно посвящались обсуждению новых работ по европейской истории и общественным наукам. Милюков, Любавский, Богословский и Кизеветтер принадлежали к числу молодых ученых (приват-доцентов), считавшихся членами кружка (Богословский М. М. Историография, мемуаристика, эпистолярия, с. 85 - 87).

64 Федотов Г. П. Ук. соч., с. 352 - 355.

концепция оказалась мертвой в его же собственном творчестве, не послужила ему в практике исследовательской работы" 65 .

Эти выводы являются ложными. Они сводятся к точке зрения Покровского, что "метод" Ключевского был не чем иным, как божественным озарением и в конце концов представлял собой нечто вроде не поддающегося анализу "искусства", совокупности ярких образов и неожиданных связей - вот любопытное заключение, выведенное Нечкиной. Возможно, что в конечном счете у нее как ученого, прекрасно разбиравшегося в творчестве Ключевского, негативное восприятие его теоретических исканий объясняется не только (а может быть, и не столько) тем, что он так и "не дорос до марксизма", сколько тем, что его неяркие, неуклюжие теоретические построения казались ей какими-то недостойными столь великого художника, каким был он.

Верно то, что Ключевский не очень умело облекал свои теоретические методологические взгляды в абстрактные термины. Это очевидно при чтении его лекций по методологии или отрывка из теоретического введения к основному "Курсу": заимствованная (в значительной мере у Б. Н. Чичерина) терминология и высокопарный стиль, особенно по сравнению с обычным для Ключевского повествовательным слогом. Отчасти это было вызвано необходимостью быть кратким во вступлении к основному "Курсу". Однако, как отмечал Милюков, теоретические взгляды Ключевского были лучше всего изложены в его основной работе, в контексте конкретных исторических проблем.

С. И. Тхоржевский, автор лучшего исследования теоретических взглядов Ключевского, считал, что они заключали в себе хорошо разработанную и связную политическую философию, социологию права и социологию мысли, нашедшие отражение и в главном его труде. Уже в подзаголовке "Боярской думы" сказано, что это не политическая и не экономическая история или история общественных классов, но "история общества", история нации как исторической совокупности. С этой точки зрения Тхоржевский прав, отведя вопрос о примате экономики или политики, государства или народа, идей или материальных условий (послуживший основанием для того, чтобы назвать Ключевского эклектиком), как не имеющий отношения к делу 66 .

Две попытки Ключевского выразить свои теоретические взгляды с помощью абстрактных формулировок были не просто данью тирании "Социологии", господствовавшей среди русской интеллигенции в годы, когда происходило формирование Ключевского как историка 67 . Во вступлении к "Курсу", опубликованном в 1904 г., когда Ключевскому было уже за 60, он безапелляционно утверждает, что рассматривает свою историю русского общества как вклад в подготовку науки об обществе. Его теоретические построения в этой работе свидетельствуют о нерушимой верности данному замыслу и показывают, при сравнении с его курсом методологии, как эволюционировали его теоретические взгляды на протяжении длительного времени их применения к историческим материалам. Имеющиеся там довольно неуклюжие рассуждения об "исторических силах", "человеческих союзах" и "составляющих общественной жизни" были не банальным желанием изложить заимствованные концепции исторического анализа, но попыткой обобщить на точном языке науки результаты многолетних серьезных размышлений о том, каким образом действует машина истории.

65 НечкинаМ. В. Василий Осипович Ключевский, с. 263.

66 Тхоржевский С. И. В. О. Ключевский как социолог и политический мыслитель. - Дела и дни, 1921, кн. 2. О Чичерине, чей курс в Московском университете Ключевский прослушал в начале 1860-х годов, см.: Walicki A. Legal Philosophies of Russian Liberalism. Oxford. 1987.

67 См. Шкуринов П. С. Позитивизм в России XIX века. М. 1980.

Социологические концепции и общая идея возможной науки об обществе каким-то образом помогли Ключевскому, ученому явно недогматического склада, значительно расширить рамки "событийного", унаследованные им от его учителей, сосредоточиться на историческом процессе, а не истории форм и институтов как таковых, и рассматривать сложные проблемы объяснения исторических событий чрезвычайно тонко и оригинально. Ключевский не был социологом; он не обогатил социологическую теорию. Он был историк, чьи работы, написанные хорошим литературным языком, чрезвычайно выразительным и лаконичным, обладали социологической перспективой.

Ни один из учеников Ключевского не оставил каких-либо упоминаний о том, что на него оказали влияние именно теоретические воззрения Ключевского. Более того, по всей вероятности, ни один из них не слушал его лекции по методологии, и к тому времени, когда был опубликован первый том его "Курса" с теоретическим вступлением, все они были уже зрелыми учеными. Только двое учеников, Милюков и Рожков, проявили устойчивый интерес к социологической теории. Как отмечает Федотов, Рожков был единственным учеником Ключевского, который стал работать над безусловно "социологическим толкованием русской истории", можно сказать, по-своему реализуя намерение учителя создать науку об обществе. Милюков пришел к Ключевскому с уже сформировавшимися собственными позитивистскими взглядами на социологию и нашел, что взгляды Ключевского в основном совместимы с его собственными. Представляется вероятным, что Ключевский сильно повлиял на формирование ранних взглядов Рожкова на социологические императивы, действующие в изучении истории. Что касается остальных учеников Ключевского, то ответ на вопрос о его влиянии на их теоретические взгляды может быть найден путем анализа содержания их работ.

Деятельность Ключевского и его учеников является лишь частью - хотя и очень важной - истории расцвета русской науки конца XIX - начала XX века. Речь идет, помимо прочего, о значительном вкладе русских исследователей в мировую историографию древнего мира, средневековой Европы, Франции XVIII в. и Французской революции. Общая отличительная черта их работ - расширение границ проблематики социальной и экономической истории. Раннее обращение русских историков к социальной и экономической истории имело, вероятно, общие интеллектуально-идеологические истоки, сформировавшиеся в 60-е и 70-е годы XIX века 68 ; его питало быстрое преобразование общества, в котором жили эти ученые.

68 О русских ученых в области всеобщей истории, в частности, Виноградове, Ростовцеве и Лучицком, работы которых явились составной частью общего движения науки, см.: Бузескул В. Всеобщая история и ее представители в России в XIX и начале XX века. В 2-х тт. Л. 1929 - 1931. Происхождению и развитию идеи "науки об обществе" посвящена книга: Vucinich A. Social Thought in Tsarist Russia. Chicago. 1976.

Автор(ы) публикации - Т. ЭММОНС:

Т. ЭММОНС → другие работы, поиск: .

175 лет назад, 16 января 1841 года, родился великий русский историк Василий Осипович Ключевский – автор «Курса русской истории» и удивительных по точности и глубине афоризмов.

«Курс русской истории» ученый довел до 1861 года: дальше, с его точки зрения, начиналась публицистика, которую он терпеть не мог — фото предоставлено М. Золотаревым

Ключевский был самым, пожалуй, знаменитым среди немногих известных за пределами профессиональной среды русских историков. Ум исследователя и талант лектора позволили ему вывести историю из кабинетной тесноты и поставить ее на службу обществу.

Один из ученых, испытавших большое влияние Ключевского, выдающийся историк Сергей Платонов так писал о причинах его популярности: «Влекли необыкновенная сила его ума и остроумия и яркая красота его языка и речи.

Когда он говорил свои обдуманные и даже, казалось, заученные лекции и доклады, невозможно было оторвать внимания от его фразы и отвести глаз от его сосредоточенного лица. Властная мощь его неторопливо действовавшей логики подчиняла ему ваш ум, художественная картинность изложения пленяла душу…»

Родом из села Ключи

Все это заставляло слушателей забыть о невзрачности их любимого учителя – мал ростом, худощав, с жиденькой рыжеватой бородкой и маленькими глазками. Их восточный разрез ученик Ключевского Алексей Яковлев объяснял тем, что предки историка были «мордвины племени мокша». Но краеведы, детально изучившие родословную Ключевского, подтверждений этому факту не нашли. Известно лишь, что предки его с давних времен жили в селе Ключи Чембарского уезда Пензенской губернии, от которого и получили свою фамилию.

Василий Осипович Ключевский. Гравюра В.В. Матэ — фото предоставлено М. Золотаревым

Село имело и другое название – Дмитриевское, в честь храма Дмитрия Солунского , в котором служили прадед и дед историка. Отец же, Осип Васильевич, окончив семинарию, получил место священника в селе Воскресеновка под Пензой. Они с супругой, дочерью протоиерея Анной Федоровной (в девичестве Мошковой), произвели на свет шестерых детей, но выжили только двое: рожденный в январе 1841-го первенец Вася и Лиза, которая была младше брата на три года.

Из ранних лет Василий Ключевский запомнил частые переезды (отец четырежды менял приходы) и сказки, которые ему рассказывала бабушка. Она звала его «бакалаврушкой»: малыш сразу схватывал сюжет сказки и потом подсказывал слова, которые старушка забывала. Позже за его воспитание взялся отец, не только научивший Васю читать и писать, но и давший ему первые знания по истории.

Доброго и мечтательного отца дети обожали, а мать, обладавшую, по словам Ключевского, крутым и жестоким нравом, побаивались. В девять лет в селе Можаровка Василий пережил первую в жизни трагедию. В конце лета отец поехал на базар покупать огурцы на засолку, и на обратном пути его настигла гроза.

Лошадь, испугавшись грома, рванулась и перевернула телегу, придавив священника. Когда родные нашли его в поле, он уже не дышал. Вид мертвого отца, лежащего в грязной луже, так потряс мальчика, что он начал заикаться.

Оставшись без кормильца, семья переехала в Пензу, где семинарский товарищ отца уступил им полуразвалившийся домик. Чтобы хоть что-то заработать, вдова сдавала половину дома постояльцам, с одним из них сошлась, и у Василия появились еще две младшие сестры.

Его самого мать отдала в духовное училище: одним голодным ртом будет меньше. Учителя сразу отметили способности мальчика, но он заикался так сильно, что не годился ни в священники, ни в пономари. Когда встал вопрос об исключении из училища, Анна Федоровна слезно попросила одного из старших учеников позаниматься с мальчиком. И тот совершил чудо: путем несложных упражнений почти избавил своего подопечного от заикания.

Остались только едва заметные паузы в конце слов, что в дальнейшем станет эффектным лекторским приемом Ключевского.

АФОРИЗМЫ КЛЮЧЕВСКОГО

Высшая степень искусства говорить – уменье молчать.

Самолюбивый человек тот, кто мнением других о себе дорожит больше, чем своим собственным. Итак, быть самолюбивым – значит любить себя больше, чем других, и уважать других больше, чем себя.

Добрый человек не тот, кто умеет делать добро, а тот, кто не умеет делать зла.

Хотеть быть чем-то другим, а не самим собой – значит хотеть стать ничем.

Счастье не в том, чтобы прожить благополучно, а в том, чтобы понять и почувствовать, в чем может оно состоять.

Добро, сделанное врагом, так же трудно забыть, как трудно запомнить добро, сделанное другом. За добро мы платим добром только врагу; за зло мстим и врагу, и другу.

Иногда необходимо нарушать правило, чтобы спасти его силу.

«Уходи, коли такой дурак!»

Окончив училище, Василий в 15 лет поступил в Пензенскую духовную семинарию, чтобы стать священником, – таково было условие епархии, согласившейся учить его бесплатно. После занятий он шел домой и читал до поздней ночи.

Московская духовная академия. Сергиев Посад. Ключевский преподавал здесь 35 лет – с 1871 по 1906 год — фото предоставлено М. Золотаревым

«Бог знает, когда он спал», – говорила его сестра. Сам он вспоминал, что помимо учебников прочитывал от корки до корки все доступные книги по истории, включая успевшие выйти тома «Истории России с древнейших времен» С.М. Соловьева.

«Мы смутно чувствовали, – писал Ключевский несколько десятилетий спустя в некрологе историку К.Н. Бестужеву-Рюмину , – что и в русской историографии веет новым духом…»

С такой тягой к знаниям Василий быстро стал первым учеником в классе. Плохие оценки у него были лишь по поведению: его подозревали в написании злых сатир на учителей. Юношу возмущал царивший в семинарии дух невежества, интриг и доносов.

На последнем году учебы он решил бросить семинарию и поступить в Московский университет. Начальство запротестовало: пусть сперва вернет потраченные на него деньги. Но пензенский епископ Варлаам разрешил: «Уходи, коли такой дурак!»

О НАРОДНИКАХ, С КОТОРЫМИ КЛЮЧЕВСКИЙ БЫЛ ЗНАКОМ НЕ ПОНАСЛЫШКЕ, ОН ОТЗЫВАЛСЯ ТАК: «Чтобы согреть Россию, они готовы сжечь ее»

Деньги на дорогу Василию дал его дядя, священник Иван Васильевич Европейцев , поощрявший желание племянника бежать от провинциальной скуки. Мать, напротив, пыталась сына удержать, обвиняя в том, что он оставляет семью без поддержки.

Но он все же уехал, хотя и с чувством вины, и впоследствии много лет помогал сестре Елизавете (в замужестве Вирганской), а после смерти сводной сестры Марии взял на воспитание двоих ее детей. А вот про мать почти не вспоминал и даже на ее похороны не приехал: видимо, были причины…

В июле 1861 года Василий впервые в жизни сел на поезд и прибыл в Москву, которая поразила его громадностью и суетой. Явившись в университет, он оробел, увидев толпу господ в сюртуках и при часах: не профессора ли это? Узнав, что они тоже пришли поступать, провинциал приободрился, а затем и вовсе осмелел, когда выяснилось, что он знает историю лучше всех этих столичных франтов.

«У него другая дорога»

Экзамены Ключевский сдал, но надо было платить за обучение: 50 рублей в год – немалая для него сумма. Пришлось зарабатывать уроками, тратя на это едва ли не все свободное время. Между тем вокруг кипели страсти: после отмены крепостного права либералы требовали дальнейших реформ, а бунтари, которых всегда хватало в студенческой среде, звали народ к топору.

У Ключевского, похоже, не было ни времени, ни желания участвовать в этих спорах. Правда, он был репетитором брата Николая Ишутина, самого известного из тогдашних радикалов (и притом его земляка), и будто бы даже входил в его кружок. Но однажды здоровяк Ишутин обнял худенького Ключевского за плечи и громогласно заявил:

«Вы его оставьте! У него другая дорога. Он будет ученым».

Свои истинные убеждения будущий историк привык держать в тайне. Еще не преодолевший провинциальную робость, он скрывал ее под язвительной «маской Мефистофеля», прославившись как мастер острот и метких наблюдений, которые позже составят его знаменитый сборник афоризмов.

Он с восторгом слушал лекции давно знакомых ему заочно историков С.М. Соловьева и С.В. Ешевского , языковеда Ф.И. Буслаева . Под влиянием последнего выбрал тему для выпускной работы – «Сказания иностранцев о Московском государстве».

Необычным в ней было то, что ее автор на редкость много внимания уделил заметкам и рассказам заморских гостей о торговле, ремеслах, городской жизни – одним словом, об экономике, вопросами которой господствующая «государственная школа» историков фактически пренебрегала.

Сергей Михайлович Соловьев (1820–1879) – автор «Истории России с древнейших времен» — фото предоставлено М. Золотаревым

Дипломная работа получила высшую оценку, и Ключевский был оставлен в университете для подготовки к защите диссертации. На этот раз тему подсказал Соловьев – история русской церкви, которой также доставалось мало внимания ученых.

Между тем в монастырских архивах хранилась масса ценнейших документов не только по церковной, но и по светской истории. Их изучением Ключевский занимался целых шесть лет, работая над диссертацией «Древнерусские жития святых как исторический источник».

С особенным интересом он исследовал архивы Соловецкого монастыря, перевезенные в Казань. Писал другу в Пензу: «Читаю жития русских святых в рукописях. Занятие это доставляет мне большое наслаждение: оно укрепляет веру в русский народ, о котором так сильно сомневаются».

Пока шла работа над диссертацией, Ключевский успел жениться. История его женитьбы такова. Давая уроки гимназисту Сергею Бородину, он познакомился с тремя его сестрами: Анной, Надеждой и Анисьей. Первая, самая младшая из них, была мила, умна, образованна, и Василий Осипович впервые в жизни влюбился. Четыре года они дружили, ходили в театры, обменивались нежными письмами.

Знакомые уже считали их брак делом решенным – и вдруг Анна отказала жениху, сославшись на то, что должна ухаживать за четырьмя осиротевшими племянниками. Скорее всего, она просто не любила своего ученого друга, но он никак не мог с этим смириться.

Здание Политехнического музея, в котором в 1877–1888 годах работали Московские высшие женские курсы. Лекции по русской истории по приглашению профессора В.И. Герье на этих курсах читал Ключевский — фото: Алексей Стоянов / fotoimedia / ТАСС

И после отказа, неожиданно для всех, Ключевский сделал предложение старшей сестре – некрасивой и немолодой Анисье, которой уже исполнилось 32 года (ему было 28). Похоже, исключительно для того, чтобы наладить семейный быт, а заодно не потерять возможность общаться с обожаемой Анной (которая, кстати, так и не вышла замуж).

В том же 1869 году Анисья Михайловна родила сына Бориса. Она погрузилась в хозяйство, освободив мужа от всех практических забот. Когда приходили гости, жена Ключевского накрывала на стол и молча уходила к себе.

Прожили они в браке 40 лет. Всю жизнь она оставалась глубоко религиозным человеком и часто ходила пешком с Житной улицы, где они жили с 1895 года, в неблизкий храм Христа Спасителя. Ключевский, давно охладевший к вере, сердился на эти, как он говорил, «спортивные походы» и оказался прав: однажды прямо на паперти жена упала в обморок и вскоре умерла.

Только после ее смерти историк, всегда относившийся к своей «половинке» свысока, без лишних сантиментов, понял, как много она для него значила. Очередной том «Курса русской истории», вышедший в 1909 году, был украшен посвящением:

«Памяти Анисьи Михайловны Ключевской».

Удивительный лектор

Чтобы обеспечить семью, ученый по протекции С.М. Соловьева в 1871 году стал читать курс по всеобщей истории в элитном Александровском военном училище, открыв этим свою 40-летнюю преподавательскую карьеру.

В том же году он успешно защитил магистерскую диссертацию, после чего занял должность преподавателя истории еще в двух учебных заведениях – в Московской духовной академии и на Московских высших женских курсах, только что основанных профессором В.И. Герье .

Теперь ее тему – «Боярская дума Древней Руси» – ученый выбрал сам, изучив историю важнейшего государственного учреждения, существовавшего на протяжении многих столетий.

В этой работе он полемизировал с «государственной школой», рассматривая, в отличие от нее, не только «лицевую сторону старого государственного здания», но и «скрытые внутренние связи, которыми скреплены были его части».

Иными словами, не только структуру и функции Боярской думы, но и исторические условия, в которых она действовала в разное время.

АФОРИЗМЫ КЛЮЧЕВСКОГО

Историк задним умом крепок. Он знает настоящее с тыла, а не с лица. У историка пропасть воспоминаний и примеров, но нет ни чутья, ни предчувствий.

В истории мы узнаем больше фактов и меньше понимаем смысл явлений.

Прошедшее нужно знать не потому, что оно прошло, а потому, что, уходя, не умело убрать своих последствий.

Русская интеллигенция скоро почувствует себя в положении продавщицы конфет голодным людям.

Цари – те же актеры, с тем отличием, что в театре мещане и разночинцы играют царей, а во дворцах цари – мещан и разночинцев.

Прямой путь – кратчайшее расстояние между двумя неприятностями.

В 1882 году Ключевский защитил докторскую и стал профессором Московского университета. Его лекции были еще популярнее, чем когда-то лекции Т.Н. Грановского и С.М. Соловьева. Когда они начинались (обычно в час дня), другие аудитории пустели: слушать Ключевского сбегались не только историки, но и физики, математики, медики и даже люди, не имевшие никакого отношения к университету. Часто места в аудитории занимали с раннего утра; опоздавшие толпились в проходах.

Девушек на лекции тогда еще не пускали, и нередко они, чтобы послушать историка, коротко стриглись и надевали мужскую одежду. «Курс русской истории» записывали и распространяли в литографиях, но многие предпочитали слушать лектора «живьем». Ключевский умел без броских слов и жестов заинтересовать слушателей, словно погружая их в атмосферу далекого прошлого. Он не скрывал секретов своего ораторского мастерства: «Говоря публично, не обращайтесь ни к слуху, ни к уму слушателей, а говорите так, чтобы они, слушая вас, не слышали ваших слов, а видели ваш предмет…»

Еще один его ученик, Александр Кизеветтер , вспоминал:

«Тихо звучала с кафедры речь Ключевского, и мы чувствовали себя, слушая ее, необыкновенно близко от предмета лекции, как будто тут, в самой аудитории, проносилось над нами веяние исторического прошлого… Бывали в лекциях патетические места, когда голос лектора спускался почти до шепота и слова выговаривались с особенной многозначительной медленностью, и аудитория замирала в жутком волнении». Федор Шаляпин рассказывал, как историк помог ему при работе над образом Бориса Годунова: «Никогда не забуду я эту сказочную прогулку. Идет рядом со мною старичок, подстриженный в кружало, в очках, за которыми блестят узенькие мудрые глазки, с маленькой седой бородкой, идет и, останавливаясь каждые пять-десять шагов, вкрадчивым голосом с тонкой усмешкой на лице передает мне, точно очевидец событий, диалоги между Шуйским и Годуновым, рассказывает о приставах, как будто был лично знаком с ними…»

После смерти Александра III Ключевский, как председатель Общества истории и древностей российских, выступил с речью в память царя — фото предоставлено М. Золотаревым

Речь в память Александра III

Еще одним секретом успеха Ключевского была созвучность его взглядов передовым идеям того времени. В первой же университетской лекции, прочитанной 5 декабря 1879 года, он заговорил о свободе – непременном условии успешного развития государства.

По его мнению, реформы Петра I , призванные европеизировать Россию, так и не были доведены до конца и модернизацию нужно поскорее завершить, чтобы войти в число прогрессивных стран.

На основании таких заявлений в советское время его считали чуть ли не революционером, но ни о какой революции Ключевский не мечтал, что видно из его высказываний. О народниках, с которыми он был знаком не понаслышке, отзывался так:

«Чтобы согреть Россию, они готовы сжечь ее». Не был историк и противником монархии, наоборот, став учителем великого князя Георгия, сына Александра III , он часто и охотно общался с императором и его семьей.

В.О. Ключевский (стоит второй слева) среди прочих гостей А.Т. Карповой, урожденной Морозовой, вдовы историка Г.Ф. Карпова. 16 июля 1899 года — фото предоставлено М. Золотаревым

Правда, после смерти царя наотрез отказался написать книгу о нем – но не из нелюбви, а потому, что правление Александра завершилось слишком недавно. И «Курс русской истории» ученый довел только до 1861 года: дальше, с его точки зрения, начиналась публицистика, которую он терпеть не мог.

Со смертью Александра III было связано очень обидное для Ключевского событие. Как председатель Общества истории и древностей российских, он обязан был произнести речь в память царя с неизбежными похвалами в адрес покойного. Напечатанная отдельной брошюрой, она широко разошлась по Москве, и на очередной лекции студенты встретили своего недавнего любимца свистом и криками «Позор!».

Мало того, подойдя к кафедре, ученый обнаружил на ней басню Д.И. Фонвизина «Лисица-Кознодей» с подчеркнутыми словами: «Чему дивишься ты, что знатному скоту льстят подлые скоты?».

К чести преподавателя, он не поднял скандал, не стал жаловаться, а начал свою речь как ни в чем не бывало. Но прежнего доверия между ним и студентами отныне не было, и даже блеск его лекций как бы слегка потускнел.

Конфликты возникали и с ближайшими учениками, включая одного из самых многообещающих – Павла Милюкова . Ключевский невысоко оценил его магистерскую диссертацию о реформах Петра I и посоветовал для защиты докторской степени написать другую, заметив, что «наука от этого только выиграет». Будущий лидер кадетов смертельно обиделся и с тех пор постоянно критиковал бывшего учителя, нередко переходя на личности.

Так, в письме от 29 июля 1890 года он замечал: «[Ключевскому] тяжело и скучно жить на свете. Теперь он признан, обеспечен; каждое слово его ловят с жадностью; но он устал, а главное, он не верит в науку: нет огня, нет жизни, страсти к ученой работе – и уже поэтому нет школы и учеников».

Это явная несправедливость: учеников у Василия Осиповича хватало, а науку он боготворил (хотя с годами вера в нее стала убывать). Однако многие современники отмечали непростой характер ученого, его замкнутость, колкость и недоверчивость.

Обретенные с годами слава и достаток мало что изменили в его непритязательной натуре, от похвал он «хмуро и досадливо» отмахивался, роскошь отвергал. Его гости обращали внимание на старую, потертую мебель, как и на то, что часто он принимал их в кабинете, не предлагая даже чаю.

Только коллег-профессоров приглашал за стол: тогда, по словам историка М.М. Богословского , «он заказывал небольшой графин чистой водки, селедочку, огурцов, потом появлялась белуга».

На лекции Ключевский всегда ездил на самых дешевых извозчиках, а иногда и на конке, причем забирался на верхний ярус – тоже из-за дешевизны. А когда мать Саввы Морозова после занятий с ее сыном собиралась подарить историку коляску с лошадьми, он только отмахнулся: «Куда мне это? Ворона в павлиньих перьях…»

«Самое умное в жизни – смерть»

Перейдя 50-летний рубеж, Ключевский по-прежнему казался бодрым и неутомимым, имел все то же железное здоровье. Один из его афоризмов гласит: «Кто не способен работать по 16 часов в сутки, тот не имел права родиться и должен быть устранен из жизни, как узурпатор бытия». Память его с годами не слабела. Однажды, поднимаясь на кафедру, он выронил листки с текстом речи, и они перепутались.

Памятник В.О. Ключевскому в Пензе

Многие заволновались о судьбе речи, но их успокоила сидевшая в первом ряду жена: «Не бойтесь, он все наизусть помнит!» Хоть и в очках, он все так же ровно заполнял страницы своим мелким красивым почерком, обходясь без помощи секретаря.

Специальную книжку для записи афоризмов он всегда носил с собой, а позже подарил свояченице Надежде Михайловне, с которой дружил до конца жизни. Надо сказать, что многие его афоризмы горьки и показывают, что Ключевский давно избавился от иллюзий как в отношении людей, так и в отношении своей эпохи.

Он писал: «Пролог XX века – пороховой завод. Эпилог – барак Красного Креста». Или: «Человек – это величайшая скотина в мире». Или вот еще: «Самое умное в жизни – все-таки смерть, ибо только она исправляет все ошибки и глупости жизни».

Отметив 60-летие, Ключевский стал готовить к изданию «Курс русской истории» в пяти томах. Эту сложную работу прервала революция 1905 года. Несмотря на свою аполитичность, историк не остался в стороне: под влиянием своих учеников-кадетов он ездил в Петербург для обсуждения статуса будущей Думы. Решил даже баллотироваться в нее, но потом отказался.

В СВОЕМ ДНЕВНИКЕ КЛЮЧЕВСКИЙ ПИСАЛ: «Династия будет прогнана. В этом несчастье России и ее народа, притом повторное: ей еще раз грозит бесцарствие, смутное время»

Вскоре посетил Париж, где вместе с другими профессорами был принят в масонскую ложу «Космос». Правда, увлечение политикой быстро прошло; и говорили, что этому увлечению во многом поспособствовал сын историка Борис – великовозрастный бездельник, который, окончив в университете два факультета, тем не менее интересовался только велосипедным спортом.

Историк Ю.В. Готье называл его мерзавцем, уморившим отца, и считал, что Ключевский-старший «был в отношении характера и общественной деятельности настоящая «мокрая курица»». «Он всегда был у кого-нибудь под башмаком», – заметил Готье.

Последние годы жизни Василия Осиповича, уже после смерти жены, прошли в ссорах с Борисом, сошедшимся со служанкой и вместе с ней проматывавшим отцовские деньги. От домашних неурядиц ученый спасался работой, мрачно пошучивая:

«Так и умру, как моллюск, приросший к кафедре».

Но случилось иначе: после операции на мочевом пузыре он остался долечиваться в клинике доктора Стороженко, однако состояние ухудшалось, началось заражение крови.

Несмотря на сильные боли, 70-летний ученый продолжал работать до последнего дня, правя статьи и тексты лекций. Его не стало 12 мая 1911 года в три часа пополудни. Гроб с телом на руках отнесли из дома в университетскую церковь Святой Татьяны, а оттуда – на кладбище Донского монастыря.

Василий Осипович Ключевский. Фотография 1905 года — фото предоставлено М. Золотаревым

Борис Васильевич хранил архив отца вплоть до 1918 года, когда дом на Житной был конфискован новой властью, а бумаги забрали ученики историка (позже их взяло на хранение государство). Сын работал автослесарем, юрисконсультом, переводчиком, в 1930-е годы был выслан в Алма-Ату за «антисоветскую агитацию», умер во время войны.

АФОРИЗМЫ КЛЮЧЕВСКОГО

Почему от священнослужителя требуют благочестия, когда врачу не вменяется в обязанность, леча других, самому быть здоровым?

Среднему статистическому пошлому человеку не нужна, даже тяжела религия. Она нужна только очень маленьким и очень большим людям: первых она поднимает, а вторых поддерживает на высоте. Средние пошлые люди не нуждаются ни в подъеме, потому что им лень подниматься, ни в опоре, потому что им некуда падать.

И москаль, и хохол – хитрые люди, и хитрость обоих выражается в притворстве. Но тот и другой притворяются по-своему: первый любит притворяться дураком, а второй – умным.

В жизни ученого и писателя главные биографические факты – книги, важнейшие события – мысли.

Науку часто смешивают с знанием. Это грубое недоразумение. Наука есть не только знание, но и сознание, т. е. умение пользоваться знанием как следует.

Газета приучает читателя размышлять о том, чего он не знает, и знать то, что не понимает.

«Мы присутствуем при агонии самодержавия»

Музей Ключевского в Москве, который планировалось создать еще до революции, так и не появился. Только в 1991 году, к 150-летию ученого, такой музей был открыт в Пензе. Там же поставили первый памятник самому знаменитому историку России.

Заслужил ли Василий Осипович это звание? Многие считают, что он всего лишь продолжил традиции «государственной школы», не создав собственной концепции. Это так и не так.

В отличие от старшего поколения «государственников» (в том числе своего учителя С.М. Соловьева) он уделял большое внимание экономической и социальной сферам.

Если у его предшественников история представляла собой монументальную, статичную структуру, то у него она – живой организм, который необходимо изучать по-новому в каждый конкретный ее период.

Круг научных интересов В.О. Ключевского охватывал все сферы истории России с древнейших времен до эпохи Петра — фото предоставлено М. Золотаревым

Школа Ключевского выработала свой научный метод – «историческую социологию», основанную на принципе исследования всех сторон жизни общества в их конкретно-исторических формах. Ученый был убежден, что «человеческая личность, людское общество и природа страны – вот три основные исторические силы». Жизнь человечества «в ее развитии и результатах» – суть исторического процесса.

Познать этот процесс, полагал Ключевский, можно через «историческую личность» народа и личность отдельного человека, одновременно объекта и субъекта истории.

В речи на юбилее Пушкина прозвучало его убеждение, что смысл истории не в питании национальной гордости, а в формировании народного самосознания.

«Самосознание, – говорил он, – трудное и медленное дело, венчающее работу человека или народа над самим собой». И снова повторял: горе тому народу, который не усваивает уроков своей истории. «Ложь в истолковании прошлого приводит к провалам в настоящем и готовит катастрофу в будущем», – предупреждал историк.

Ключевым фактором русской истории Ключевский считал колонизацию, которая способствовала политическим и экономическим изменениям. В соответствии с этим он разделил историю на четыре периода. В первом из них (VIII–XIII вв.) русские жили главным образом в бассейне Днепра, а фундаментом их экономики была внешняя торговля.

Во втором периоде (XIII–XV вв.) основная масса народа переселилась в междуречье Волги и Оки, костяк его составили свободные земледельцы. Третий период (XV–XVII вв.) связан с формированием сильного монархического государства и закрепощением крестьян. Четвертый (XVII–XIX вв.) – с расселением русских от Балтики до Тихого океана и созданием Российской империи.

Ключевский был принципиальным противником заглядывания в будущее, но не мог удержаться от ряда прогнозов. По свидетельству Максима Горького, он говорил: «Поскольку я знаю русскую историю и историю вообще, я могу сказать, что мы присутствуем при агонии самодержавия. Николай II – последний царь, Алексей царствовать не будет». В дневнике историк писал:

«Династия будет прогнана. В этом несчастье России и ее народа, притом повторное: ей еще раз грозит бесцарствие, смутное время».

«Социологический» метод позволил избежать схематизма предыдущих теорий, дав, созвучно фамилии его создателя, ключ к пониманию русской истории. В бурном ХХ веке оказалось, что этот ключ подходит далеко не ко всем дверям.

Но главный вывод ученого об историческом процессе как результате непрерывного взаимодействия разных факторов – географических, политических, экономических, культурных – не подвергается сомнению до сих пор.

Историк писал в 1868 году: «Читаю жития русских святых в рукописях. Занятие это доставляет мне большое наслаждение: оно укрепляет веру в русский народ» — фото предоставлено М. Золотаревым

Еще один важный его урок мы никак не выучим: историк должен зависеть от фактов, а не от вкусов власти или общества. Только тогда он способен представить объективную картину прошлого, избавляя общество от исторического незнания. Пагубность последнего хорошо видел Василий Осипович, когда предупреждал:

«История – это не учительница, а надзирательница: она ничему не учит, но сурово наказывает за незнание уроков».

Вадим Эрлихман, кандидат исторических наук

Один из крупнейших представителей отечественной исторической науки второй половины XIX - начала XX века Василий Осипович Ключевский родился 16 января 1841 года в селе Воскресенское Пензенского уезда.

Один из крупнейших представителей отечественной исторической науки второй половины XIX - начала XX века Василий Осипович Ключевский родился 16 января 1841 года в селе Воскресенское Пензенского уезда. Его отец, бедный сельский священник и законоучитель, стал его первым учителем. Он обучал сына правильно и быстро читать, писать и петь по нотам.

После смерти отца в 1850 году семья переехала в Пензу. Несмотря на полунищенское существование, Василий Ключевский продолжил образование, окончив в Пензе церковно-приходское и уездное училища, а затем поступил в пензенскую духовную семинарию. Чтобы заработать хоть немного денег, он давал частные уроки, приобретая педагогический опыт.

Но стать священнослужителем Ключевский отказался, и в 1861 году в возрасте 20 лет он поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Учился Василий Осипович увлеченно, занимался сравнительной филологией, римской словесностью, и, конечно же, русской историей, которой увлекался еще со школьной скамьи. Много читал, прекрасно знал труды всех русских историков, работал с источниками, был в курсе всех исторических новинок, публикуемых в журналах. На последних курсах занимался русской историей под руководством С.М.Соловьева, и для выпускного сочинения выбрал тему, связанную с историей Московской Руси XV - XVII веков. За сочинение «Сказание иностранцев о Московском государстве» он был награжден золотой медалью. По окончании университета в 1865 году со степенью кандидата он был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию по кафедре русской истории.

В 1872 году Ключевский защитил магистерскую диссертацию на тему «Древнерусские жития святых как исторический источник». Он проделал титанический труд по изучению текстов не менее пяти тысяч житийных списков. Исследуя списки, Василий Осипович ставил перед собой чисто источниковедческие задачи: датировка списков и определение древнейшего из них, место возникновение данного списка, определение точности отражения в нем событий и фактов. В ходе работы над диссертацией Ключевским было написано еще шесть самостоятельных работ. Блестящая защита диссертации стала признанием Ключевского не только учеными-историками, но и многочисленной публикой. Его диссертацию называли «источниковедческим шедевром, непревзойденным образцом анализа повествовательных памятников». Получив степень магистра, Василий Осипович получил право на преподавание в высших учебных заведениях. Он стал преподавать в Александровском военном училище, где читал курс всеобщей истории в течение 17 лет, в Московской духовной академии, на Высших женских курсах, в Училище живописи, ваяния и зодчества, читая русскую историю. А в 1879 году Ключевский становится преподавателем Московского университета, заменив в чтении курса русской истории умершего историка, своего учителя С.М.Соловьева.

Читая курсы, Василий Осипович работал над собственной исторической концепцией, чему способствовала и работа над докторской диссертацией, которую он посвятил изучению Боярской думы. По мнению историка, Боярская дума была «правительственной пружиной, все приводившей в движение, оставаясь невидимой перед обществом, которым она управляла». Ключевский по крупицам собирал необходимые данные из самых разных источников - в архивах, частных коллекциях, в опубликованных документах, в работах специалистов. Его исследование охватывало весь период существования Боярской думы от Киевской Руси с Х века до начала XVIII столетия, когда она прекратила свою деятельность и была заменена Правительственным Сенатом. Защита докторской диссертации состоялась 29 сентября 1882 года. Длилась она почти четыре часа и прошла блестяще. Газета «Голос» на следующий день писала: «Впечатление, произведенное диспутом г. Ключевского, было близко к восторженному энтузиазму. Знание предмета, меткость ответов, исполненный достоинства тон возражений, все это свидетельствовало, что мы имеем дело не с восходящим, а уже взошедшим светилом русской науки».

Читая лекции, Ключевский в течение всей жизни непрерывно совершенствовал свой общий курс русской истории, но не ограничивался только им. Он создал целостную систему курсов - в центре общий курс истории и пять специальных курсов вокруг него. Наибольшую известность получил специальный курс «История сословий в России».

Несмотря на большую исследовательскую работу и педагогическую нагрузку, историк безвозмездно выступал с речами и публичными лекциями, активно сотрудничал с научными обществами: Московским археологическим обществом, Обществом любителей российской словесности, Обществом истории и древностей российских, председателем которого он был избран в 1893 году. Отмечая значительный вклад Ключевского в развитие исторической науки, Российская академия наук в 1900 году избрала его академиком сверх штата по разряду истории и древностям русским, а в 1908 году он стал почетным академиком по разряду изящной словесности Отделения русского языка и словесности.

Ключевскому довелось участвовать в ряде государственных мероприятий. В 1905 году он входил в комиссию, которая вырабатывала проект по ослаблению цензуры. Он был приглашен на «Петергофские совещания» по поводу выработки проекта Государственной думы, на которых решительно выступал против выборов по сословному принципу.

Главным творческим достижением ученого был «Курс русской истории», над которым он работал до конца жизни, хотя основное содержание и концепция сложились у него в 70 - 80-е годы, в период расцвета его творчества. Большое внимание в «Курсе русской истории» уделяется времени и реформам Петра I, усилению крепостного гнета при Екатерине II. Последние разделы курса посвящены царствованиям Павла I, Александра I и Николая I. На анализе царствования Николая I «Курс русской истории» заканчивается.

Формирование мировоззрения Ключевского происходило под влиянием научных интересов и концепций ряда его предшественников. Ключевский, как и Соловьев, основным фактором русской истории считал колонизацию. Исходя из этого, он делит русскую историю на периоды в первую очередь в зависимости от передвижения основной массы населения и от географических условий, оказывающих сильное действие на ход исторической жизни. Однако при этом он обратил большее внимание, чем его предшественники, на экономические процессы. Принципиальная новизна его периодизации заключалась в том, что он вводил в нее еще два критерия - политического (проблема власти и общества) и экономического. В итоге у Ключевского получилось четыре периода:

Первый период - с VIII по XIII века. «Русь Днепровская, городовая, торговая».

Второй период - с XIII до середины ХVвека. «Русь Верхневолжская, удельно-княжеская, вольноземледельческая».

Третий период - с половины XV до второго десятилетия XVII века. «Русь Великая, царско-боярская, военно-земледельческая».

Четвертый период - с начала XVII до половины XIX века. «Всероссийский, императорско-дворянский, период крепостного хозяйства, земледельческого и фабрично-заводского».

Характеризуя каждый период, Ключевский писал:

«1-й период длился приблизительно с VIII до XIII в., когда масса русского населения сосредотачивалась на среднем и верхнем Днепре с притоками. Русь была тогда политически разбита на отдельные обособленные области; во главе каждой стоял большой город как политический и хозяйственный центр. Господствующий политический факт периода - политическое дробление земли под руководством города. Господствующим фактом экономической жизни является внешняя торговля с вызванными ею лесными промыслами, звероловством и бортничеством.

2-й период длится с XIII до середины XV в. Главная масса русского населения среди общего разброда и разрыва передвинулась на верхнюю Волгу с притоками. Эта масса остается раздробленной, но не на городовые области, а на княжеские уделы, что представляет собой уже другую форму политического быта. Отсюда господствующий политический факт периода - удельное дробление верхневолжской Руси под властью князей. Господствующий экономический факт - вольный крестьянский земледельческий труд на алеунском суглинке (название почвы).

3-й период с половины XV в. до второго десятилетия XVII в., когда главная масса русского населения растекается из области верхней Волги на юг и восток по донскому и средневолжскому чернозему, образуя особую ветвь народа - Великороссию, которая вместе с местным населением расширяется за пределы верхнего Поволжья. Господствующий политический факт периода - государственное объединение Великороссии под властью московского государя, который правит своим государством с помощью боярской аристократии, образовавшейся из бывших удельных князей и удельных бояр. Господствующий факт экономической жизни - тот же сельскохозяйственный труд на старом суглинке и на новозанятом средневолжском и донском черноземе посредством вольного крестьянского труда; но его воля начинает уже стесняться по мере сосредоточения землевладения в руках служилого сословия, военного класса, вербуемого государством для внешней обороны.

Последний, 4-й период с начала XVII до половины XIX в. Русский народ распространяется по всей равнине от морей Балтийского и Белого до Черного, до Кавказского хребта, Каспия и Урала. Политически все почти части русской народности соединяются под одной властью: к Великороссии примыкает одна за другой Малороссия, Белороссия и Новороссия, образуя Всероссийскую империю. Но эта собирающая всероссийская власть действует уже с помощью не боярской аристократии, а военно-служилого класса, сформированного государством в предшествующий период, - дворянства. Это политическое собирание и объединение частей Русской земли и есть господствующий политический факт периода. Основным фактом экономической жизни остается земледельческий труд, окончательно ставший крепостным, к которому присоединяется обрабатывающая промышленность, фабричная и заводская.

«Курс русской истории» Василия Осиповича Ключевского получил всемирную известность. Он переведен на многие языки, и по признанию зарубежных историков, этот труд послужил базой и главным источником для изучения русской истории во всем мире.

В течение всей своей творческой жизни ученый занимался разработкой вопросов историографии и источниковедения. При чрезмерной занятости Ключевский находил возможность общаться с художественными, литературными и театральными кругами Москвы. Ученым написано немало историко-философских работ, посвященных классикам русской литературы: Лермонтову, Гоголю, Чехову, Достоевскому, Гончарову. Он помогал Федору Ивановичу Шаляпину создавать сценические образы Ивана Грозного, а когда Василий Осипович читал лекции о Петровской эпохе в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, художник Валентин Серов создал под впечатлением услышанного свой известный эскиз «Петр I».

Научно-педагогическая деятельность Василия Осиповича Ключевского продолжалась почти 50 лет. За это время он опубликовал большое количество крупных исследований, статей, учебников и учебных пособий. Последняя лекция им была прочитана 29 октября 1910 года. Даже находясь в больнице, ученый продолжал работать. Говорят, что он работал и в день смерти, последовавшей 12 мая 1911 года. Ключевский был похоронен в Москве на кладбище Донского монастыря.

В знак признания заслуг ученого в год его 150-летия со дня рождения Международный центр по малым планетам присвоил его имя одной из планет. Теперь малая планета № 4560 называется Ключевский.

Литература:

Историки России XVIII - XX веков. Вып. 1. - М., 1995.

Энциклопедический словарь юного историка. - М., 1998.

Источник в интернете:

http://www.home-edu.ru/user/uatml/00000754/histbibil/kluchevskiy/kluchevsk.htm?page=print

Леонид Пастернак сказал тогда, что эта смерть для русской культуры сопоставима по значимости со смертью Льва Толстого. В юности он слушал лекции Ключевского. А в 1909 году писал картину «Ключевский на лекции в Училище живописи, ваяния и зодчества». Среди слушателей художник изобразил своего старшего сына – Бориса Пастернака, который потом вспоминал: «Отец… обращался ко мне с просьбой занять портретируемого, чтобы у модели не застывало и не мертвело лицо. Так однажды я развлекал историка В.О.Ключевского».

Поклонников у Ключевского было – как у модного тенора. И среди них – члены императорской фамилии. Историк чувствовал себя свободно в доме генерал-губернатора Москвы, великого князя Сергея Александровича, читал здесь для высокопоставленных гостей нечто вроде домашних лекций. В 1904 году по распоряжению министра финансов графа Витте лекции эти были изданы на правах рукописи. Всего в 20 экземплярах, для избранных. Автор не получил ни одного. Зато этот акт неуважения заставил его заняться наконец подготовкой к публикации своего Курса русской истории, объявив все прочие издания «недобросовестной макулатурой».

Разрешение сложных вопросов

Вот невысокая сухощавая фигура поднимается на кафедру Большой Словесной аудитории Московского университета. В руках неизменный портфель. Обычно лекции читали сидя. Ключевский же стоял на ступеньках кафедры, опираясь на ее боковую часть. («Я так и умру, как моллюск, приросший к кафедре» , – говорил он.) Аудитория встречает его аплодисментами и обращается в слух…

«Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет – идите княжить и владеть нами», – с такими словами, если верить легенде, новгородцы обратились когда-то к варягам… Карамзин удивлялся: «Славяне добровольно уничтожают свое древнее народное правление и требуют государей от варягов, которые были их неприятелями». Кто-то вслед за Ломоносовым считал, что никаких варягов не было, а сам Рюрик был чистокровным славянином.

Ключевский разрешает «варяжский вопрос» с восхитительной простотой. Заморские князья с дружиною были обычными секьюрити , которых новгородцы наняли для защиты от внешних врагов. Однако, «почувствовав свою силу, наемники превратились во властителей» . Так область Новгорода оказалась варяжским княжеством, а варяжский бродяга-кондотьер Рюрик стал родоначальником русской династии.

Коллективизм, вроде бы изначально присущий русскому человеку, Ключевский опровергает напрочь: «Великоросс боролся с природой в одиночку, в глуши леса с топором в руке. Поэтому он лучше работает один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкает к дружному действию общими силами» .

Татарское иго Ключевский воспринимает как явление скорее положительное. По его мнению, ордынские ханы, довольствуясь данью, не навязывали Руси каких-либо своих порядков. Они даже плохо вникали в порядок, там действовавший. Да и трудно было вникнуть, потому что в отношениях между князьями нельзя было усмотреть никакого порядка! И если бы князья были предоставлены самим себе, они разнесли бы свою Русь на бессвязные, вечно враждующие между собой удельные лоскутья. Власть хана давала призрак единства, говорит Ключевский, она была «грубым татарским ножом, разрезавшим узлы» , в какие русские князья умели запутывать дела своей земли.

Русская Правда – нечто вроде нашего первого гражданско-уголовного кодекса – вызывает у Ключевского удивление, переходящее в растерянность. Он называет ее «кодексом капитала», поскольку безопасность капитала закон ценил дороже и обеспечивал заботливее личной свободы человека. Гривна (слиток серебра) служила единственной понятной мерой всего, включая чувство чести и жизнь человека.

За убийство взималась пеня в пользу князя и вознаграждение в пользу родственников убитого – головничество (отсюда, кстати, и слово «уголовник», т.е. убийца). Убийство княжего мужа или члена старшей княжеской дружины стоило 80 гривен. Убийство простого свободного человека – 40 гривен. В 20 гривен оценивались тяжкие увечья и убийство женщины… «Русская Правда как будто говорит преступнику: бей, воруй сколько хочешь, только за все плати исправно по таксе» , – печально заключает Ключевский. Вслед за Ключевским удивлялся Русской Правде Михаил Зощенко (см. раздел «Деньги» в его «Голубой книге»).

К пафосной теории, согласно которой великий князь московский во всей поднебесной – один православный государь, а Москва – третий и последний Рим, Ключевский относится скептически. Это «пародия вместо новой песни» , говорит он. И сильно сомневается в том, что инок Филофей, автор этой теории, «высказывал только свои личные мысли» .

Между Печориным и Ставрогиным

Но лекции Ключевского и сама его личность не у всех вызывали безоглядный восторг. Не все могли перенести ту дозу скепсиса, иронии, которую этот «типический великоросс» привносил в историю. Александра Керенского, например, сильно раздражали «саркастические комментарии», которыми историк сопровождал описания событий и деятелей. Других он «подавлял своим талантом и научной проницательностью». Павел Милюков, считавшийся первым (хронологически) учеником Ключевского, жаловался на его «причудливый, неровный характер».

Характер у Ключевского действительно был причудливым. Если бы Печорин предстал вдруг перед нами не поручиком, а профессором истории, обремененным семьей, то это и был бы Ключевский. Ну кто, кроме остепенившегося Печорина, может сказать: «Семейные ссоры – штатный ремонт ветшающей семейной любви» . Или вот такое: «Любовь женщины дает мужчине минутные наслаждения и кладет на него вечные обязательства, по крайней мере – пожизненные неприятности» . «Хорошая женщина, выходя замуж, обещает счастье, дурная – ждет его» .

В молодости Ключевский был влюблен в одну девушку. А потом вдруг женился на ее старшей сестре. И записал в дневник: «Я впервые почувствовал прелесть зла, сознательного, намеренного зла. Мне пришлось отведать всю сладость самодовольствия при виде слез, злости, отчаяния, которые сам вызвал» . Это даже уже не Печорин, это (почти) Ставрогин!

Тем не менее, брак этот оказался удачным. По крайней мере, тыл – обстановка, располагающая к ученым занятиям, – был у Ключевского на протяжении всех сорока лет семейной жизни. Однако его знаменитые афоризмы свидетельствуют о каком-то вечном мужском беспокойстве: «Любовниц мы любим по инстинкту, жены нас любят по апостолу. Следовательно, для гармонии жизни надобно иметь и жену, и любовницу…»; «Только в математике две половины составляют одно целое. В жизни полоумный муж и полоумная жена /…/ в сложности дают двух сумасшедших и никогда не составят одного полного умного» . Неплохо сказано. А для серьезного профессора так вовсе замечательно!

Ключевский и к Истории относился как к женщине «А моя История, моя хорошенькая девочка История!… , – писал приятелю. – Знаешь ли, какая миленькая девочка эта История? Только немножко чересчур серьезна, не всегда поддается влюбленным объятиям» . Что ж, его-то объятиям История поддавалась и тогда, когда из «миленькой девочки» превращалась в мудрую матрону, в наставницу жизни, которая «ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков» .

Участь русского народа он тоже сравнивал с незадавшейся женской участью: «…Мне жаль тебя, русская мысль, и тебя, русский народ! Ты являешься каким-то голым существом после тысячелетней жизни, без имени, без наследия, без будущности, без опыта. Ты, как бесприданная фривольная невеста, осуждена на позорную участь сидеть у моря и ждать благодетельного жениха, который бы взял тебя в свои руки, а не то ты принуждена будешь отдаться первому покупщику, который, разрядив и оборвав тебя со всех сторон, бросит тебя потом, как ненужную, истасканную тряпку…» Страшная картина! И, кажется, адекватная.

О крещении Руси

Странно, но в своем Курсе Ключевский – сын священника, преподаватель духовной академии – упоминает о крещении Руси лишь в придаточных предложениях, через запятую. Он как будто не придает этому событию особого значения, Может быть, он принимает крещение как нечто само собой разумеющееся, не нуждающееся в объяснении… А может, причиной тому – разочарование в официальной церкви, заставившее Ключевского в свое время бросить духовную семинарию.

Ключевский высоко ставит преподобного Сергия Радонежского: «это не только назидательная, отрадная страница нашей истории, но и светлая черта нашего нравственного народного содержания» . Но о церкви высказывается с поразительной резкостью. Церковное богослужение называет «рядом плохо инсценированных и еще хуже исполняемых оперно-исторических воспоминаний…» ; о священниках – со злой иронией: «Духовенство всегда учило паству не познавать и любить Бога, а только бояться чертей, которых оно же и расплодило со своими попадьями» . И более того: «Евангелие стало полицейским уставом» …

Непрост, очень непрост был профессор, утверждавший: «Мы потому плохо знаем историю, что очень ее любим» . Это означает, по-видимому, лишь то, что любовь застит свет любящему, заставляет идеализировать предмет поклонения в ущерб фактам. Сам он предпочитал смотреть на вещи трезво, порой с жестокой трезвостью. И часто – с иронией. «Хитрый – читаешь – будто хвалит, а вникнешь – обругал» , – говорил Лев Толстой про Ключевского.

По узкому хребту

Пробираясь по узкому хребту истины, втиснутом между разными правдами, вел он завороженных слушателей по запутанному лабиринту истории. Особый эффект производил, например, финал лекции, посвященной Андрею Боголюбскому: «Войска Боголюбского взяли Киев и вернулись на север, как рассказывает северный летописец, “с честию и славою великой”» … Эти слова Ключевский произносил громко, торжественно. Затем выдерживал паузу и многозначительным шепотом добавляет: «…“и с проклятием“», как рассказывает летописец южный » («The medium is the message», – сказал бы Маршалл Маклюэн).

Да, Ключевский был насмешлив и ироничен. Но порой его переполняли совсем другие чувства. Определенный тип исторических лиц вызывал у него большое сочувствие. Так, страницы, которые историк посвятил второму сыну Ивана Грозного царевичу Федору, невозможно читать без слез. Федор вечно улыбался, этой грустной улыбкой, как бы молившей о жалости и пощаде, царевич оборонялся от капризного отцовского гнева. И с этой «невольной автоматической гримасой» он ступил на престол – после того, как царь «печально удачным ударом железного костыля» положил на месте старшего сына Ивана.

Если не восхищение, то уж точно симпатию испытывал Ключевский к тому, кого называли Лжедмитрием. «На престоле московских государей он был небывалым явлением. Богато одаренный, с бойким умом, легко разрешавшим в Боярской думе самые трудные вопросы, с живым, даже пылким темпераментом, в опасные минуты доводившим его храбрость до удальства, податливый на увлечения, он был мастер говорить, обнаруживал и довольно разнообразные знания» .

Лжедмитрий «нарушал заветные обычаи московской старины – не спал после обеда, не ходил в баню, со всеми обращался просто, обходительно, не по-царски» … Чуждался жестокости, вникал во все, каждый день бывал в Боярской думе, сам обучал ратных людей.

Держался Лжедмитрий как законный, природный царь, вполне уверенный в своем царственном происхождении. И – «был убежден, что и вся земля смотрит на него точно так же» . Он созвал Земский собор для рассмотрения дела князей Шуйских, которые распространяли слухи о его самозванстве. Ключевский считает, что это был первый Земский собор, «приблизившийся к типу народно-представительского, с выборными от всех чинов или сословий» !

Собор вынес Шуйским смертный приговор, но Лжедмитрий заменил его недолгой ссылкой, а затем возвратил Шуйским боярство. «Царь, сознававший себя обманщиком, укравшим власть, едва ли поступил бы так рискованно и доверчиво» , – заключает историк. Ну а потом заговорщики во главе с тем же Шуйским повели народ на Кремль и убили Лжедмитрия.

Кстати, Ключевский помогал Федору Шаляпину в работе над образом Бориса Годунова. А сам изображал Василия Шуйского настолько впечатляюще, что у Шаляпина мурашки бежали по коже.

Уроки для наследника престола

На Южном склоне Месехетского хребта в местечке под названием Абастуман, Ключевский провел два учебных года. Его позвали давать уроки истории великому князю Георгию Александровичу, которому из-за туберкулеза врачи прописали холодный горный воздух. «Преподавание – одно из средств воспитания, а в воспитании всего важнее знать, с кем имеешь дело и как его лучше сделать» , – помечает он в дневнике (июнь 1893 год). Что ж, в этом случае историк имел дело с наследником престола и строил свой курс соответствующим образом, рассказывая, что Россия воспринимала с Запада и как сама действовала на Запад. Ученик ему нравился: «Считают нелюдимом. А самом деле только застенчив, и его лаской можно взять в руки. Реалист . Наблюдателен и любознателен…»

Жизнь в Абастумане была замкнута в тесный кружок, «как на необитаемом острову» , по выражению Ключевского. По вечерам историк доставал изящную, умещавшуюся на ладони книжечку, обтянутую в черный шелк, с золотым обрезом страниц, и развлекал обитателей Абастумана афоризмами: «История ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков»; «Христы редко являются как кометы, но Иуды не переводятся, как комары»; «И москаль, и хохол хитрые люди… Но тот и другой притворяются по-своему: первый любит притворяться дураком, а второй умным» . И в развитие: «Русский ум ярче всего сказывается в глупостях» . Все смеялись.

Но вряд ли читал он здесь, например, это: «Чтобы править людьми, нужно считать себя умнее всех, то есть часть признавать больше целого , а так как это глупость, то править людьми могут только дураки». Или вот это: «Государству служат худшие люди, а лучшие – только худшими своими свойствами» . И, конечно, не говорил о том, что государство пухнет, а народ хиреет… Все-таки его слушал наследник престола.

За Абастуманский курс Ключевский получил орден святого Станислава первой степени и чин тайного советника (его не имел даже придворный историк Карамзин!). Однако уроки его пропали втуне – великий князь Георгий умер в 1889 году.

Ловушки либерализма

У Ключевского была устойчивая слава либерала. Но в 1894 году он на свою беду произнес речь «Памяти в бозе почившего государя императора Александра III» – о том, что покойный царь «увеличил количество добра в нравственном обороте человечества» . Студенты устроили любимому профессору обструкцию: как только он поднялся на кафедру, раздался свист, крики «Долой!», «Позор!», «Лукавый царедворец» и т.п. Ключевский был белее бумаги, начать лекцию ему так и не дали… Но не мог же он в надгробном слове повторить то, что писал в дневнике: «Русские цари – мертвецы в живой обстановке» !

Кровавое воскресенье 1905 года Ключевский назвал «нашим вторым Порт-Артуром» . А спустя неделю, в Татьянин день, произнес с кафедры вещие слова: «Николай – последний царь. Алексей царствовать не будет» …

Несмотря на это, в июле он был приглашен на чрезвычайно секретное совещание, которое царь собрал в Петергофе. Решалась судьба нашей первой – Булыгинской – Государственной думы. Бурно обсуждали не столько само учреждение Думы, сколько «ключ к господству над Думой» – избирательный закон. Ключевский выступил против сословности выборов, которая «может быть истолкована в смысле защиты интересов дворянства» .

Кроме того, Ключевский сливал Милюкову информацию обо всех перипетиях этого тайного совещания. А когда Милюков был в очередной раз препровожден в «Кресты» – «за возмутительную пропаганду», Ключевский хлопотал о нём перед генералом Треповым. Милюкова вскоре выпустили. Ключевский вступил в руководимую им кадетскую партию (не зря ее называли профессорской!) и даже баллотировался от этой партии в Думу по Сергиевому Посаду. Правда, неудачно.

Так и не сложилась политическая карьера Ключевского. Что, может быть, и к лучшему – для политика он был всё-таки слишком ироничен и наблюдателен.

«Где нет тропы, надо часто оглядываться назад, чтобы прямо идти вперед» , – призывал Ключевский. И в то же время, будучи парадоксалистом, предостерегал: «В истории мы узнаем больше фактов и меньше понимаем смысл явлений» .

Василий Осипович Ключевский, - вероятно, самый популярный русский историк. Его мало кто читал, но многие цитируют сакраментальное: «История ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков». Немалая часть величия Ключевского заключается в способности облекать самые сложные идеи в краткие и хлесткие афоризмы. Если Карамзин был Пушкиным русской историографии, недосягаемым в своей прекрасности; Соловьев - ее Толстым, обстоятельным и монументальным; то Ключевский был Чеховым - метким, парадоксальным, часто желчным, умеющим одной крохотной деталью сказать вообще всё.

Тем обиднее, что Ключевский так и не написал собственной «Истории России» - при его дарованиях это была бы книга, выдающаяся не только в научном, но и в литературном отношении, этакий пандан к Карамзину. Но обобщающим трудом Ключевского стало издание его курса лекций по русской истории, подготовленное по собственным планам и заметкам, а также по студенческим конспектам. Оно выходило с 1904 года, в эпоху буйного цветения русской науки и культуры, среди политического смятения и всеобщего переосмысления ценностей.

Как и его учитель Сергей Соловьев, Ключевский был разночинцем, который достиг высокого положения и громадного авторитета в обществе своими научными занятиями. Сходство с Чеховым усугублялось его простонародным провинциальным происхождением и самоощущением человека, который всего добился сам. Ключевскому ничего в жизни не досталось даром, он знал цену труду, деньгам, славе, и те, кто относился к этим вещам слишком легко, его раздражали. В поздние годы, уже в XX веке, он был живой легендой, оплотом здравомыслия, свойственного предыдущему столетию; послушать его - поджарого, бодрого ехидного старика - набивались полные аудитории. Он до конца дней своих живо интересовался не только историей, но и текущей политикой, настаивал, что политика - это «прикладная история». Короче говоря, это был настоящий старорежимный русский интеллигент, хотя он сам, наверное, обиделся бы на такое определение - русскую интеллигенцию, мнящую себя солью земли, он презирал.

Отец Ключевского, Иосиф (Осип) Васильевич, был священником в селе Воскресеновке Пензенской губернии. В его приходской школе будущий историк и начал свое образование. В 1850 году отец умер. Полунищая семья перебралась в Пензу. Там Ключевский в 1856 году (пятнадцати лет от роду) поступил в духовную семинарию - выходцам из поповских семей полагалось тоже становиться попами. Он был одним из лучших учеников. Зарабатывал на жизнь репетиторством. Наконец решил связать жизнь не с церковью, а с наукой, отчислился из семинарии - и в 1861 году, взяв денег у дяди, поехал в Москву поступать в университет на историко-филологический факультет.

Время был захватывающее. Московский университет, и историко-филологический факультет в частности, переживал расцвет. Ключевский слушал лекции Сергея Соловьева (декана факультета) по русской истории, Федора Буслаева - по древнерусской словесности, Николая Тихонравова - по истории русской литературы, Памфила Юркевича - по истории философии, Бориса Чичерина - по истории русского права. Всё это были крупнейшие специалисты в своих областях, основатели собственных научных школ и вообще настоящие звезды. Кроме того, в том самом 1861 году, когда началась московская студенческая жизнь Ключевского, свершилась долгожданная «крестьянская реформа» - отменили крепостное право.

Московское разночинное студенчество, к которому принадлежал и Ключевский, было едва ли не главным рассадником радикальных политических идей. Дмитрия Каракозова, одного из первых русских революционеров-террористов (пытался застрелить царя Александра II в 1866 году), Ключевский лично знал еще по Пензе - был репетитором у его брата. Впрочем, сам Ключевский к политическому движению не примкнул, предпочтя студенческой вольнице учебу. Его кумирами были не революционные трибуны вроде Николая Чернышевского, чрезвычайно популярного у молодежи 1860-х годов, а университетские профессора. Ключевский на всю жизнь остался умеренным либералом: сочувствуя многим новым политическим веяниям, веря в благотворность наступающего в России капитализма, всячески подчеркивая связь занятий отечественной историей с гражданственностью, он был категорическим противником любого радикализма и любых потрясений.

Поначалу Ключевский считал себя скорее филологом, чем историком, и находился под большим влиянием профессора Федора Буслаева (кстати, тоже уроженца Пензы). Этот ученый в 1858 году издал первую «Историческую грамматику русского языка», а в 1861-м - «Исторические очерки русской народной словесности и искусства», в которых доискивался первоисточников «блуждающих» мифов индоевропейских народов (прежде всего германцев и славян). Однако в конечном итоге Ключевский переключился на историю, и свою дипломную работу в 1865 году он писал по совершенно исторической теме «Сказания иностранцев о Московском государстве». После защиты диплома 24-летний Ключевский по представлению Соловьева остался при кафедре русской истории для подготовки к профессорскому званию. А дипломная работа была издана университетской типографией в следующем году и стала первой печатной работой молодого ученого.

Соловьев, у которого в разгаре была работа над «Историей России с древнейших времен», поручал самым способным своим ученикам специальные исследования, материалами которых впоследствии пользовался в своем капитальном труде. В частности, Ключевский стал разрабатывать для него тему монастырского землепользования. Звучит ужасно скучно, но сюжет вообще-то крайне любопытный. Важнейшие русские монастыри, такие как Кирилло-Белозерский или Соловецкий, возникали на диких окраинах обитаемого мира как убежища отшельников, но со временем становились хозяйственными центрами и форпостами цивилизации. Такая «монастырская колонизация» сыграла немаловажную роль в расширении русского культурного и хозяйственного ареала. Этому Ключевский посвятил свою следующую опубликованную работу под малообещающим названием «Хозяйственная деятельность Соловецкого монастыря в Беломорском крае» (1867).

Занятия историей монастырей привели Ключевского к пристальному изучению житий святых - основателей и насельников монастырей. Исследованию их как исторического источника была посвящена его магистерская диссертация, защищенная в 1871 году. Ключевский рассчитывал найти в житиях то, чего недоставало в летописях, - бытовых подробностей, сведений о хозяйстве, о нравах и обычаях. Исследовав их несколько тысяч, он пришел к выводу, что они - не биографии, как иконы - не портреты; они пишутся не затем, чтобы рассказать нечто о конкретном человеке, а затем, чтобы дать образец праведной жизни; все жития представляют собой, по сути, вариации одного и того же текста, почти не содержат конкретных исторических деталей и потому историческим источником служить не могут. Как источниковедческое исследование эта работа была безупречна, и Ключевский получил звание магистра истории, но собственно историческими результатами работы над житиями он был разочарован.

Звание магистра давало Ключевскому право преподавать в высших учебных заведениях. Самую престижную кафедру русской истории - университетскую - по-прежнему занимал Соловьев. Зато он уступил ученику место преподавателя истории в Александровском военном училище. Кроме того, Ключевский преподавал в таком консервативном заведении как Московская духовная академия и таком либеральном как Высшие женские курсы. Последние были частной затеей Владимира Герье, приятеля Ключевского, тоже историка. Женщин тогда в университеты не принимали - разве что изредка допускали в качестве вольнослушительниц, то есть позволяли учиться, но не давали дипломов. Характерный пример тогдашнего интеллигентского либерализма: Буслаев, Тихонравов и многие другие крупнейшие профессора Московского университета одновременно преподавали и на Женских курсах.

Впрочем, широта взглядов Ключевского по «женскому вопросу» имела известные пределы. Его записные книжки полны весьма едких замечаний по адресу женщин. Например: «Дамы только тем и обнаруживают в себе присутствие ума, что часто сходят с него».

В 1879 году умер Соловьев, и 38-летний Ключевский стал его преемником на кафедре русской истории Московского университета - в отсутствие придворного историографа (звание не присуждалось после смерти Карамзина) это была фактически главная должность в отечественной исторической науке.

Время, когда Ключевский заступил на эту почетную должность, - это уже не эйфорическое время «Великих реформ». В 1881 году террористы-«народовольцы» убили императора Александра II. Сменивший его Александр III, потрясенный страшной смертью отца (тому взрывом оторвало ноги), принялся «закручивать гайки». Относительно либеральных министров и царских советников, идеологов «Великих реформ» и их последователей - Дмитрия Милютина, Михаила Лорис-Меликова, Дмитрия Замятнина, - сменили отменные мракобесы во главе с обер-прокурором Святейшего Синода Константином Победоносцевым.

В числе прочих «контрреформ» этих деятелей был новый университетский устав 1884 года, который вводил в университетах дисциплину почти казарменную; «циркуляр о кухаркиных детях» 1887 года, рекомендовавший не принимать в гимназии и прогимназии «детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детям коих, за исключением разве одаренных гениальными способностями, вовсе не следует стремиться к среднему и высшему образованию»; и закрытие Высших женских курсов в 1888 году (прощальную речь говорил Ключевский, и в ней он провозгласил «веру в ум и сердце русской женщины»). Победоносцев без обиняков говорил, что эти и другие его меры призваны законсервировать сословную структуру общества и вообще «подморозить Россию». Боялись революции.

Ключевский первым из профессоров русской истории отказался от хронологического изложения событий, предоставляя студентам осваивать общую «сюжетную канву» по учебникам или по тем же 29 томам Соловьева. В своих лекциях он анализировал и строил концепции.

Что касается теоретических основ, Ключевский всю жизнь оставался верным последователем своих учителей Сергея Соловьева и Бориса Чичерина. Говоря штампами XIX века, он был гегельянцем, западником и представителем «государственной», или «юридической» историографической школы. Это означает, собственно говоря, довольно простой набор базовых убеждений. Во-первых, всемирная история - это единый процесс, в котором разные народы, жившие в разное время, участвуют в разной степени. Локомотивом всемирной истории является Европа. Россия - часть Европы, но, в силу географических особенностей и проистекающих из этого особенностей исторического развития, весьма своеобразная. Во-вторых, ведущей силой исторического развития является государство: оно сплачивает народ, направляет его к общей цели и дает средства ее достижения, делает народ участником всемирно-исторического процесса. Государство рождается из «кристаллизации» родовых отношений в обширном правящем семействе.

В первооснове этих представлений - гегельянство с его идеей всемирной истории как поступательного процесса развития мировой цивилизации (в понятиях самого Гегеля, создания Мировым разумом совершенного государства). Этой привычной исторической философии во второй половине XIX века немецкий мыслитель Генрих Рюккерт, а чуть позже - русский Николай Данилевский противопоставили подход, который мы теперь называем цивилизационным. Его исходный постулат: никакого единого всемирно-исторического процесса нет, отдельные «естественные группы» людей живут каждая своей, обособленной исторической жизнью. Эти группы Данилевский называет «культурно-историческими типами», а мы, вслед за британским историком Арнольдом Тойнби (работавшим уже в ХХ веке), - цивилизациями. Таких «типов» Данилевский насчитывает десять, и Запад («германо-романский тип») - лишь один из них, ныне временно доминирующий. Россию Данилевский относит к новому, еще только нарождающемуся - и, само собой, самому совершенному - славянскому культурно-историческому типу.

Данилевский не был профессиональным историком. По образованию он был ботаник, по призванию - публицист. Его концепция, в отличие от более поздних и гораздо более строгих цивилизационистских построений того же Тойнби, была, собственно говоря, не исторической, а скорее политической - это была программа панславизма, объединения под эгидой России всех славянских народов в противопоставлении их Западу, который, разумеется, вырождается и вот-вот погибнет. В этом было много обиды на Европу после унизительного поражения в Крымской войне, с которого началась для России вторая половина XIX века. И кстати сказать, идеи Данилевского при его жизни (он умер в 1885 году) большой популярностью не пользовались - его считали просто очередным славянофилом. Мы упоминаем его здесь лишь потому, что цивилизационный подход пользуется немалой популярностью в наше время.

Как бы там ни было, вопрос, существует ли вообще всемирная история как единый поступательный процесс, был во второй половине XIX века не праздным. Как уже было сказано, Ключевский, вместе со всем русским профессиональным историческим сообществом своего времени, считал, что существует.

Специализацией Ключевского была социальная и экономическая история Московской Руси (преимущественно XVI–XVII веков). Его докторская диссертация, защищенная в 1882 году, была посвящена Боярской думе как «маховому колесу древнерусской администрации». Сам ученый причислял себя к «социологическому направлению» исторической науки - учению о «многообразных и изменчивых счастливых или неудачных сочетаниях внешних и внутренних условий развития, какие складываются в известных странах для того или другого народа на более или менее продолжительное время». Из этого учения, как надеялся Ключевский, со временем должна выработаться «наука об общих законах строения человеческих обществ, приложимых независимо от преходящих местных условий».

Плоды занятий Ключевского исторической социологией - «Происхождение крепостного права в России» (1885), «Подушная подать и отмена холопства в России» (1886), «Состав представительства на земских соборах Древней Руси» (1890). Помимо общего курса русской истории, он читал специальные курсы по истории сословий и истории права, ежегодно вел семинары по отдельным письменным памятникам, преимущественно юридическим (в 1880/1881 учебном году - по «Русской правде» и Псковской судной грамоте, в 1881/1882-м - по Судебнику Ивана Грозного, в 1887/1888-м - по договорам Олега и Игоря с Византией, сохранившимся в составе Начальной летописи).

Будучи экономическим историком, Ключевский обращал внимание на взаимоотношения людей не только между собой, но и с окружающей средой. В этом аспекте основным фактором русской истории он считает освоение земли, непрестанную экспансию: «История России - это история страны, которая колонизируется». На Западе германское племя франков завоевывает римскую провинцию Галлия - получается Франция; на Восточноевропейской же равнине, а затем в Сибири и Азии, восточные славяне расселяются широко, без масштабных конфликтов подчиняя или ассимилируя малочисленные, рассеянные местные племена.

Периоды русской истории по Ключевскому - это этапы колонизации. Причем для каждого этапа характерны особые формы политического и экономического быта, связанные главным образом с приспособлением к осваиваемой территории: «Русь Днепровская - городовая, торговая» (Киевская Русь VIII–XIII веков), «Русь Верхневолжская - удельно-княжеская, вольно-земледельческая» (XIII–XV века), «Русь Московская - царско-боярская, военно-землевладельческая» (XV–XVII века) и «Россия императорско-дворянская, крепостническая».

В то самое время, когда Ключевский читал студентам Московского университета лекции о решающем значении колонизации в истории России, в Университете Висконсина к аналогичным выводам относительно американской истории пришел Фредерик Джексон Тёрнер. В 1893 году 32-летний профессор Тёрнер опубликовал пространную исследовательскую статью под названием «Значение фронтира в американской истории», в которой доказывал, что специфика американских социальных, политических и экономических институтов объясняется существованием Дикого Запада. На протяжении всего XIX века американцы не знали дефицита земли: любой, кому не находилось места в цивилизованных штатах на востоке страны, мог отправиться на запад, на фронтир. Там были свои законы, там царило право сильного, там не было бытовых удобств, но там была свобода и почти неограниченные возможности. Всё новые и новые волны колонизаторов, осваивая западные леса и прерии, отодвигали фронтир всё дальше и дальше на запад, всё ближе к Тихому океану.

Понятное дело, что столетняя история американской колонизации Дикого Запада и тысячелетняя история славянской колонизации Восточноевропейской равнины и Сибири - явления разных порядков, но типологическое сходство примечательно. И тем более примечательно, какие разные последствия имели эти процессы: в Америке, по Тёрнеру, освоение фронтира выковало в народе индивидуалистический, независимый, агрессивный дух; тогда как в России, по Ключевскому, именно непрестанная колонизация привела к тому, что крепостное право стало краеугольным камнем государства. Приветствуя крестьянскую реформу 1861 года, Ключевский рассчитывал, что теперь освоение Сибири приобретет такой же предпринимательский характер, как освоение американского Дикого Запада. Нечто подобное воображал себе и премьер-министр Петр Столыпин, когда в 1906 году, в ходе аграрной реформы, стал заманивать крестьян в Сибирь бесплатной землей и свободой от сельской общины.

Соловьев, прослеживая становление русской государственности и считая петровские преобразования завершением этого многовекового процесса, испытывал большие трудности при написании истории России XVIII века (начиная с 18-го тома): его повествование лишилось стержня, организующей идеи. «Колонизационная» теория Ключевского работает и для XVIII-го, и для XIX-го, и даже для ХХ века: в нее прекрасно вписываются, скажем, освоение целины в 1950-е годы и превращение Западносибирской нефтегазоносной провинции в фундамент советской и российской экономики, начиная с 1960-х.

В 1887–1889 годах Ключевский был деканом историко-филологического факультета и проректором Московского университета. В 1893–1895 годах в качестве домашнего преподавателя читал курс всеобщей и отечественной истории великому князю Георгию Александровичу, сыну императора Александра III и младшему брату наследника престола Николая Александровича (будущего Николая II). Привлекать ведущих профессоров к обучению царских детей было обычным делом: Буслаев, Соловьев и другие учителя Ключевского одновременно преподавали цесаревичу Николаю Александровичу (он умер в 1864 году, после чего наследником престола стал Александр Александрович, будущий Александр III). С Георгием Александровичем ситуация осложнялась тем, что он болел чахоткой и, по рекомендации врачей, жил на грузинском курорте Абастумани, так что Ключевскому пришлось провести там два учебных года. Его подготовительные конспекты для лекций по истории Европы после Французской революции и по истории России от Екатерины II до Александра II изданы в 1983 году под заглавием «Абастуманские чтения».

У Ключевского, как у всякого русского либерального интеллигента, были сложные отношения с властью. С одной стороны, он состоял на государевой службе в Имераторском Московском университете, учил царских детей, а с 1893 года - еще и председателем Московского общества истории и древностей российских, уважаемой научной организации, пользующейся покровительством царской семьи. С другой стороны, будучи разночинцем, выходцем из социальных низов, он не мог сочувствовать крайне консервативной, антидемократической политике Александра III, его подозрительности по отношению к профессуре и студенчеству как разносчикам «опасного вольнодумства». С третьей стороны, революционный террор «Народной воли» и других подобных радикальных организаций Ключевского ужасал.

В 1894 году на заседании Общества истории и древностей российских Ключевский произнес речь «Памяти в Бозе почившего государя императора Александра III». Нормальный дежурно-верноподданнический некролог, такие произносились тогда едва ли не на каждом публичном собрании. Даже сам жанр речи, не говоря уж о ее статусе, не предполагал сколько-нибудь серьезного обсуждения личности и наследия умершего императора. Тем не менее, на ближайшей после заседания лекции в университете Ключевский впервые в своей карьере услышал из аутории свист.

Ключевский не сдавался. В 1904 году он произнес прочувствованную речь по случаю 25-летия со дня смерти своего учителя Сергея Соловьева, и в ней, говоря о значении занятий историей, между прочим заметил по поводу отмены крепостного права и реализации этого решения: «Любуясь, как реформа преображала русскую старину, не доглядели, как русская старина преображала реформу». Он и в «контрреформах», и в откровенном низовом саботаже дела освобождения крестьян видел не просто вредительство чиновников и бывших помещиков, лишенных привычных вековых привилегий, - он видел в этом продолжение развития общественных сил, которые после царского манифеста 1861 года никуда не делись. Как ни крути, затронуты кровные интересы могущественного класса людей, - как к ним ни относись, просто игнорировать их нельзя. Радикалы в такой позиции видели соглашательство.

Официальной вершины своей научной карьеры - звания ординарного академика - Ключевский достиг в 1900 году, будучи 59 лет от роду. В 1905 году, вскоре после той самой речи памяти Соловьева с рассуждением о том, как «старина преображала реформу», разразилась Первая русская революция. Не на шутку перепуганное правительство и император Николай II поспешили провозгласить демократизацию политической системы и в феврале 1905 года пообещали учредить парламент - Государственную Думу. В Петергофе начались совещания по поводу того, как бы это половчее сделать. Ключевского пригласили на них в качестве эксперта по народному представительству - в конце концов, среди его крупнейших научных достижений было исследование социального состава и функционирования Боярской думы и земских соборов (которые, впрочем, как установил Ключевский, были не органами народного представительства, а соответственно сословной административной структурой и формой совещания верховной власти со своими агентами на местах).

Проект Думы как законосовещательного органа, выборы в который не были ни прямыми, ни всеобщими, ни равными, не устроил никого. В октябре началась всероссийская забастовка, которая вынудила Николая II пойти на новые уступки: манифестом от 17 октября он провозгласил дарование России базовых гражданских свобод (в том числе свободу слова, собраний и объединения в политические партии), а также учреждение Думы на принципах всеобщих выборов.

Государственный совет из фактически не работающего законосовещательного органа при царе превратился в верхнюю палату парламента. Половину его членов назначал император, вторую половину избирали по куриям: от православного духовенства, от дворянских собраний, от губернских земских собраний (местных органов самоуправления), от деловых общественных организаций. И была еще «академическая курия», избиравшая шестерых членов Государственного совета «от Академии наук и университетов». В апреле 1906 года Ключевский вошел в число этих шестерых, но тут же отказался от этой чести, поскольку из-за специфической процедуры избрания не чувствовал должной независимости. Вместо этого он решил баллотироваться в Государственную Думу (туда выборы были прямыми) от либеральной Конституционно-демократической партии, возглавляемой его учеником Павлом Милюковым (про него мы подробнее расскажем в следующий раз). Но выборы Ключевский провалил, и этим закончилось его недолгое и неудачное хождение в политику.

Ключевский умер в 1911 году, будучи 70 лет от роду. Созданная им в Московском университете историографическая школа, отдающая приоритет изучению социально-экономических отношений, определяла мейнстрим русской исторической науки вплоть до утверждения марксистского учения в качестве «единственно верного», и даже после этого, под названием «буржуазного экономизма», являлась точкой отсчета для советских исследователей: они отталкивались от Ключевского, критикуя, споря или уточняя его, как историки XIX века отталкивались от Карамзина. Собственно говоря, у Ключевского было всё, что требовалось марксистам: первичность экономики и вторичность политики, классовая структура общества, последовательное выведение причин событий и явлений из внутренней логики развития общества, а не из внешних факторов, признание незначительности «шумихи государственных мероприятий», - только у Ключевского, как немарксиста, всё это было «неправильно» интерпретировано.

Соловьева советская власть больше привечала: тот факт, что он всецело принадлежал XIX веку, позволял безбоязненно провозглашать его, «буржуазного» историка, «прогрессивным». Ключевский уже был старшим современником Ленина, и его приходилось считать «реакционным».

Мышление Соловьева было всецело научным, синтетическим: во всех исторических событиях и явлениях он видел процессы. Ключевский недаром писал, помимо исторических исследований, рассказы и даже стихи (то и другое - преимущественно в сатирическом жанре) - он обладал мышлением художническим. Если в изложении Соловьева отдельные исторические личности представали не более чем функциями, «узлами» тех самых процессов; то Ключевский, оставаясь на той же строго научной почве, возродил карамзинскую традицию живых исторических портретов. Он вернул в историческую науку психологизм - не в сентиментальном карамзинском духе, с разделением на героев и злодеев, а скорее в духе литературной «натуральной школы», для которой индивидуальные характеры были произведением и отражением своего времени и своей общественной среды. Для Соловьева опричнина Ивана Грозного - это не более чем очередной этап борьбы государственного быта с родовым, петровские преобразования - неизбежный результат развития русского общества в XVII веке. Ключевский же, признавая за этими явлениями то же общеисторическое значение, уделяет особое внимание образу действий государей, видя в нем и проявление их личных темпераментов, и наглядные иллюстрации господствующих нравов и понятий соответствующих эпох.

Ярчайший образчик этого «научно-художественного», «докудраматического» метода Ключевского - полушуточное исследование «Евгений Онегин и его предки», с которым он выступил в Обществе любителей российской словесности в 1887 году, по случаю 50-летия смерти Пушкина. Вымышленная «реконструкция» родословной вымышленного героя в виде галереи исторических портретов его «предков»: «какого-нибудь Нелюб-Незлобина, сына такого-то», неграмотного провинциального дворянина второй половины XVII века; «меланхолического комиссара» петровской эпохи, ученого «по латиням» и заведующего снабжением солдат сапогами; по-заграничному образованного «навигатора», пытаного при Анне Иоанновне в застенках за «неосторожное слово про Бирона»; бравого екатерининского гвардейца, поверхностно увлеченного идеалами Просвещения и закончившего свою жизнь в русской глуши «вечно пасмурным брюзгой» с парижскими манерами - эта «реконструкция» Ключевского - это, сути, краткий очерк истории определенного социального слоя и тех «детских травм», которые сделали этот слой таким, каким он стал. Это и фельетон в духе раннего Чехова (тот в 1887 году как раз расцветал), и достойный поклон величественной тени Пушкина, и блистательное научно-популярное произведение.

У русской историографии, как и у русской литературы, был свой «Серебряный век». Ключевский не был его активным деятелем, но сыграл в нем огромную роль: многие крупнейшие ученые «Серебряного века», в том числе Павел Милюков и Алексей Шахматов, были его учениками.

Артем Ефимов